Школа, маленькое, обшитое вагонкой строение под красной крышей из рифленой стали, стояла на заросшем травой участке, по краям которого росли деревья, а в дальнем конце виднелись красные кирпичные туалеты. На небольшой заасфальтированной площадке перед входом угадывались почти стершиеся белые линии разметки. Берди узнала школу по фотографиям Долли Хьюит. За тридцать лет она совсем не изменилась. Наверняка школа выглядела так же даже после того, как ее построили, – разве что со временем рядом появились туалеты и асфальтированная площадка да само здание несколько раз перекрашивали в разные цвета. Сейчас оно было блекло-коричневым. Оттенка сепии, определила Берди. В самый раз для частицы истории, которая скоро исчезнет. Она посмотрела на старый медный колокол, по-прежнему висевший на шаткой деревянной раме возле площадки, где Долли Хьюит сфотографировала его много лет назад. Несколько детей играли на траве в глубине двора. Услышав шум машины, они без особого интереса обернулись и продолжили игру.
Здесь в детстве играл Лес Хьюит. И Милтон Лэм. Возможно, Пег Маккан и Бык Трюс. А позднее – Дафна Хьюит и Филипп Хьюит. И все Лэмы: Бриджит, Джонни, Микки, Бретт, Кит, Сесилия, Розали, Тревор, Пол… Дети-призраки… Берди передернулась. Но возле входа в здание, разрушая иллюзию, грудой лежали рюкзаки – ярко-розовые, ядовито-оранжевые, черные, сплошь в наклейках и значках. Неопрятные. Кричаще-яркие.
Филипп вышел из салона, взял с заднего сиденья безукоризненно чистый «дипломат» с блестящими медными замками и остановился на траве, дожидаясь Берди. Потом он закрыл все дверцы и проверил, надежно ли они заперты. Они зашагали по растрескавшейся бетонной дорожке, огибая боковую стену школы.
– Передней дверью мы не пользуемся, – объяснил Филипп. – В раме завелись термиты. И, конечно, никто ничего предпринимать по этому поводу не намерен, ведь школу все равно закрывают.
Он отпер крашенную в красный цвет боковую дверь, и они с Берди вошли в здание. Прошагали по короткому боковому коридору, мимо стен с вешалками для сумок и верхней одежды, и через еще одну дверь попали в класс. Филипп Хьюит тщательно прикрыл вторую дверь за ними.
– А теперь, – с кривоватой улыбкой произнес он, – можете поговорить со мной и одновременно осмотреть школу. Здесь вы видите все, что в ней есть. Что вы хотели узнать?
Глава 28
Удивительно, думала Берди: во всех школах запах один и тот же. В них пахнет подгнившей банановой кожурой, кожей, мелом, потными носками – и еще чем-то неуловимым. Ей никогда не удавалось определить, чем именно. Может, детьми. Эта школа заметно отличалась от всех, которые она повидала прежде, – но только размерами. А в остальном высокие окна, доска, потрепанные книги в «уголке чтения», плакаты с прописями, детские рисунки и поделки на стенах, мобили из раскрашенных картонок из-под яиц и бумаги, свисающие с потолка, выглядели точно так, как ей запомнилось с детства.
– Инвентаря у нас немного, – объяснил Филипп, кладя свой «дипломат» на стол в одном конце класса. Похоже, этот стол и был его рабочим местом.
– У вас тут компьютер, – заметила Берди, указывая на единственную машину возле «дипломата».
– А, это мой, – смущенно произнес он. – Я привез его из дома, чтобы дети учились пользоваться. Им нужно приобретать навыки компьютерной грамотности, а правительство не спешит предоставить им такую возможность. Да и этот уже едва жив. И нет надежды, что мы хоть что-нибудь получим. Правда, в Ганбаджи есть компьютеры. Так что на следующий год…
– Вам жаль уезжать? – спросила Берди.
Филипп покачал головой.
– Куда же вы теперь?
– Если получится, меня переведут куда-нибудь, но заявление я пока не подавал. И не решил, что стану делать. Не знаю даже, буду ли я и дальше учителем. Наверное, эта работа не для меня. – Он усмехнулся. – Дети как лошади: чувствуют, когда их боятся. Стоит только проявить слабость, и они начинают показывать норов.
– Вы поступили в университет, когда произошло убийство Дафны? И когда закончили учебу, попросили направить вас в эту школу, чтобы быть поближе к матери?
– Да. Но дело не только в этом. Я не считал, что приношу хоть сколько-нибудь значительную жертву. Думал, что здесь будет тихо и спокойно. В самый раз, чтобы сочинять. – Его бледное лицо порозовело. – Я пишу стихи, – пояснил он.
Берди кивнула.
– Но ничего не получилось, – продолжил Филипп. Длинными нервными пальцами он теребил замки на своем «дипломате». – Эта школа… и ферма… они не для меня. Ферма мне никогда не подходила. Я просто забыл об этом. Несколько лет я прожил вдали от нее, приезжал лишь на выходные и праздники. И совсем забыл, что значит жить тут постоянно. Да еще без Дафны…
На его лицо вдруг набежала тень невыразимой грусти.
– Вы находились здесь, когда она умерла? К тому времени вы уже окончили школу?
– Да, я был тут. Ждал, когда начнутся занятия в университете. Но перед смертью Дафны я не виделся с ней несколько дней. Почти целую неделю. Она болела гриппом и лежала в постели. Мама навещала ее каждый день. Иногда дважды в день. Конечно, когда знала, что Тревора точно не будет дома. При нем она туда не заглядывала. Он этого не любил. Пег с почты звонила маме, когда видела, что Тревор отправился в паб. И мама шла за реку, к Дафне. Стоило ему только уйти в паб, и он не появлялся дома несколько часов.
– Неужели Дафна не бывала дома? То есть в доме ваших родителей?
– Нет. Из-за отца. Она отказывалась наотрез.
– Они ведь, кажется, были очень близки, Дафна и ваш отец? Раньше?
Филипп грустно улыбнулся:
– Да. В этом и заключалась драма. Он просто не понимал, зачем ей понадобилось выходить за Тревора Лэма. С ее решением отец так и не смирился. Даже пытался запретить ей. Но это, конечно, было глупо. От запретов Дафна становилась еще решительнее.
– А что думали вы? Насчет Дафны и Тревора?
– Я… – Его губы подрагивали. Филипп уставился на свой блестящий «дипломат». – Я был еще совсем мальчишкой. И в определенном смысле радовался.
Он резко вскинул голову, ожидая реакции Берди, но она смотрела на него спокойно.
– Понимаете, главной проблемой в семье всегда был я, – продолжил Филипп. – Нет, я не проказничал в школе, не хулиганил. Мне просто не хватило бы духу. Я был застенчивым, боялся лошадей, друзей у меня не водилось – по крайней мере, настоящих. Много лет подряд я прудил по ночам в постель. Даже подростком закатывал истерики, когда отец резал курицу или ягненка. Он меня презирал. И до сих пор презирает, наверное. А мама беспокоилась за меня. И волнуется до сих пор. Дафна всегда была совершенством. Идеальной дочерью. Ездила верхом, готовила и шила. Любила животных. Держалась уверенно, была всем довольной и доброй. Хорошо училась в школе. Пользовалась популярностью. Ее любили.
«Дафну любили все».
– Когда она объявила, что хочет выйти замуж за Тревора Лэма, это было как если бы она впервые в жизни посадила кляксу в тетради. В кои-то веки все забеспокоились о ней, а не обо мне. Мама была вне себя. Отец… подходящего слова не подберу. Оба часами убеждали и уговаривали ее. Но Дафна не сдавалась: твердила, что они не понимают Тревора. Они предубеждены против него только потому, что он носит фамилию Лэм. Объясняла, что они с Тревором накопят денег и купят ферму. У них уже все продумано. Родители объясняли ей, что ничего из этого не получится: Тревор на это не способен, – но Дафна отказывалась слушать, считая, что она одна знает, какой он на самом деле. Она вышла за него замуж. И я вдруг стал считаться в семье хорошим ребенком. Мама начала общаться со мной. По-настоящему. Разговаривать, как раньше с Дафной, пока она еще жила дома. Это мне нравилось. Тревора Лэма я ненавидел. Старался держаться от него подальше. Но в каком-то смысле сложившееся положение меня устраивало. Жалкое зрелище, правда? – Его лицо исказила гримаса отвращения к себе. – Поэтому я и не ходил к ней, пока она болела.
