Пока не приглушили свет, я успела окинуть взглядом зал и увидела маму – она сидела в первом ряду и отчаянно махала мне. Рядом с ней Кусок Дерьма таращился в программку. Мистер и миссис Калетти занимали места рядом с ним, потом шло кресло Эддисон и… Я заметила Люка и чуть не подпрыгнула от неожиданности.
Я уставилась на него, не в силах поверить, что мне это не снится. Все-таки он пришел. Он выбрал меня, а не их.
– Привет, – прошептала я одними губами.
– Привет, – беззвучно произнес он.
Зал окутала тьма, и на сцене зажглись огни. Их яркий, теплый свет осветил меня и Тайлера. Я тут же настроилась на игру.
– Эмили, почему ты на меня сердишься? – спросил Тайлер.
– Я вовсе не сержусь.
– В последнее время ты ведешь себя как-то странно.
Реплики возникали в голове одна за другой, ноги сами несли меня к нужным пометкам, и мне даже не приходилось ни о чем думать. Когда мы добрались до последней сцены, я была полна энтузиазма и готовности произнести финальный монолог.
Кто-то передал мне салфетку промокнуть пот с лица. Еще кто-то протянул бутылку с водой, и я опустошила ее залпом. Я неспешно и размеренно дышала через нос, когда передо мной села мисс Мартин и взяла меня за руки.
– Пора. Не забывай: ты прощаешься с тем, что для тебя важнее всего на свете. Ты призываешь зрителей подумать о том, что наиболее ценно для них. Закрой глаза. – Я подчинилась. – Вспомни те три вещи, которые ты написала на репетиции. С чем ты попрощалась бы, покидая этот мир?
Я подумала про Ханну и нашу лужайку. Мамин голос. Эту сцену.
– Готова? – спросила она.
Я протянула ей пустую бутылку и кивнула:
– Да!
Она отошла в сторону, и занавес поднялся.
Я взглянула на собрание горюющих на кладбище и, как только мне дали знак, вышла на сцену и медленно подошла к своей пометке.
– Прощайте! – Я наморщила лоб, готовясь выжимать из себя фальшивые слезы. – Прощай, мир. Прощай, Гроверс-Корнерс… Прощайте, мама и папа. Прощай, тиканье часов… Прощайте, мамины подсолнухи. Еда и кофе. Свежевыглаженные платья и горячие ванны… Сон и пробуждение.
Как только я произнесла эти слова, меня накрыло озарение. Внезапно я поняла суть пьесы. Тайлер пытался объяснить ее мне тогда, на платформе, но я не смогла ею проникнуться. Теперь же мне все стало ясно.
Какая разница, что с нами произойдет, когда закончится наше время на земле? Главное – быть здесь, вбирать в себя дыхание жизни, выжимать из нее каждую каплю. Ценить приятные мелочи, чизкейк с шоколадными каплями, рождественские украшения, лужайки, лучших друзей. Сон и пробуждение.
Я опустила веки и почувствовала тепло софитов на коже.
По щеке стекла слеза. Искренняя.
Я открыла глаза и посмотрела на зрителей.
– О, Земля, ты слишком прекрасна, и мы не в силах это осознать!
За первой слезой последовали и вторая, и третья, но я не стала их вытирать. Я посмотрела на Люка и произнесла последнюю фразу, обращаясь только к нему:
– Есть ли люди, которые живут и замечают жизнь, каждую ее минуту?
Ханна
В церковном зале, как и ожидалось, царил организованный хаос. Папа стоял на сцене и спокойно раздавал задания, и каждый занимался своим делом: кто-то раскладывал по сиденьям программки, кто-то накрывал скатертью стол для пожертвований, кто-то доставал напитки. За сценой проверяли работу освещения и проек-тора.
Алисса, Логан и Джек стояли на сцене и помогали друг другу прикрепить нагрудные микрофоны.
– Ну как? – спросила Алисса, поднимая взгляд на будку звукозаписи. Должно быть, Аарон ответил прямо ей в ухо, потому что она широко ему улыбнулась и показала большой палец. Потом она увидела меня, сбежала вниз по ступенькам и бросилась мне на шею. – Я так рада, что ты вернулась! Пойдем, надо немножко порепетировать.
– Подожди, мне надо кое-что сказать папе. – Я взяла Алиссу за руку и повела за собой в качестве защитника и группы поддержки. Папа увидел, что я к нему иду, и пошел мне навстречу.
– Люк сегодня не приедет, – сказала я.
Не знаю, как папа отреагировал бы, если бы мы разговаривали наедине, но сейчас, когда кругом было много людей, которые прислушивались к каждому его слову, он воспринял эту новость совершенно спокойно.
– Что ж, ничего страшного. Конечно, придется чем-то заполнить лишние пять минут, но мы что-нибудь придумаем, – бодро сообщил он и окинул взглядом зал. Тем временем подоспели Логан и Джек. Видимо, когда папа увидел нас четверых вместе, ему в голову пришла удачная идея, потому что он щелкнул пальцами и сказал: – Пусть «Рассвет Воскресения» исполнит две композиции. Вы откроете вечер, вы его и завершите.
Я не представляла, как переживу одну песню, что уж говорить о двух? Мне вовсе не хотелось быть здесь. Мне хотелось сидеть в первом ряду в театре старшей школы «Футхил» на спектакле «Наш городок» и болеть за Эмори. Больше я нигде не желала находиться, тем более – в папиной церкви. Мне претила мысль о том, что придется задержаться здесь дольше, чем я планировала. Если бы не ответственность перед хором, я бы ни за что не пришла.
– Как насчет «Я бросаю тебе вызов»? Одна из моих любимых. Там просто замечательная последняя строчка: «Будь здесь и сейчас». Самое то для завершения вечера.
– Идеально, – сказал Джек.
– Давайте без фоновой музыки, – добавил Логан. – Оставим только вокал, как на «Северных огнях».
– Хорошо, – бросила я, отходя.
Сейчас меня не волновало, что мы будем исполнять. Меня не волновали ни Бостонский университет, ни то, сколько человек придет на День открытых дверей. Я думала только о том, как бы поскорее вернуться к себе в комнату и встать у окна, дожидаясь возвращения Эмори.
* * *
К семи часам все места были заняты, и даже у стены стояли люди. Я думала, что многие уйдут после того, как папа объявит о том, что Люк не сможет присутствовать лично, но все остались.
На сцену вышел «Рассвет Воскресения» и исполнил песню «Ярче солнца», как и планировалось. Я особенно старательно ловила взгляды зрителей, не только потому, что мне вроде как полагалось это делать, но и потому, что не хотела смотреть на Аарона. После выступления мы сели рядом со сценой и стали наблюдать за представлением.
Папа рассказал про школу, про танцевальный и драматический кружок, упомянул про музыкальную программу, представил музыкальную группу. Постепенно мы приближались к концу вечера, и все шло как по маслу. Папа разговаривал с чувством, завораживал и смешил аудиторию. Как и всегда, он вызывал отклик у подростков.
Потом он объявил «Рассвет Воскресения», и мы четверо вернулись на сцену.
Помню, как-то раз папа сказал, что наши песни не менее важны, чем его проповеди, и выбирать их полагается так же внимательно. «Думайте о людях, для которых поете, – говорил он. – Вы знаете лирику вдоль и поперек, но для многих слушателей она звучит впервые, и они цепляются за каждое слово. Подумайте, что особенно важно до них донести?»
