– Нравится? – Стэфа вертит меня и так и этак, разглаживает складочки, поправляет розы.
– Нравится.
Хоть бы ему понравилось. Это ж ради него все, ради Андрея Сергеевича.
А вот туфелек у меня подходящих нет.
– Под платьем не видно, Сонюшка. – Стэфа понимает меня без слов, и я благодарна ей за это понимание...
– Глазам не верю. – Мадам оглядывает меня с ног до головы, внимательно, оценивающе. – Софья, откуда платье?
– Это Аннушкино. – Впервые за многие дни папенька смотрит на меня с улыбкой. – Какая ты у меня уже взрослая стала, Сонюшка.
– Премилое платьице. – Лизи обходит меня по кругу, осторожно касается розочек. – Мама, вы мне в следующий раз такое же закажите. Хорошо?
Мадам кивает, а я думаю, что наряд Лизи тоже очень красив. На сей раз платье на ней темно-синее, с накрахмаленным до хрусту кружевом и с такой же кружевной лентой синяя шляпка. У меня шляпки нет, зато розы в волосах и прическа необычная, лучше, чем у мадам и Лизи, вместе взятых. А разбитые ботинки вместо туфелек никто не увидит...
* * *
Чтобы отведать телятинки в винном соусе, мне пришлось спуститься вслед за Раей на кухню. Кухня меня не впечатлила: нашпигованное бытовой техникой помещение – только и всего. Я к кухням вообще равнодушна, потому что моя любовь к вкусной еде прямо пропорциональна моей ненависти к готовке.
Плюхнувшись за стол и вытянув перед собой гудящие ноги, я с удовольствием наблюдала, как ловко управляется со всем этим кухонным хозяйством Рая. А когда моего носа достиг дразнящий аромат запеченного мяса, я, вторя подвывающему желудку, застонала от нетерпения.
Мясо оказалось изумительным, как раз таким, каким и должна быть телятина в винном соусе. С одинаковой стремительностью оно таяло во рту и на тарелке. Я как раз подумывала плюнуть на фигуру и попросить добавки, когда в кухню ворвалась Амалия.
– Вот ты где! – заорала она с порога. – Ты что творишь, убогая?!
– И тебе добрый вечер. – Я положила в рот последний кусок мяса и зажмурилась от удовольствия.
– Кто тебе позволил самоуправничать? – Амалия пнула носком туфли мой стул. Ох, не люблю я, когда меня убогой называют. Вот как-то с детства у меня аллергия на это скотское словечко. Сколько волос я из-за него повыдергивала, сколько морд порасцарапывала – сразу и не упомнишь.
– Амалия, успокойтесь! – бросилась на мою защиту верная Рая.
– Успокойтесь?! – Амалия тряхнула кудрями. – А с какой стати мне успокаиваться?! – Она еще раз пнула мой стул. – Эй ты, тля недорезанная, кто тебе сказал, что ты имеешь право увольнять моего водителя?
Тля недорезанная – это серьезно, раньше меня так никогда не обзывали. Я промокнула губы салфеткой, аккуратно отодвинула тарелку, чтобы, не дай бог, не разбилась и сказала вежливо:
– Рая, спасибо, все было очень вкусно.
– На здоровье, Евочка, – в голосе Раи не слышалось оптимизма. – Может, ты к себе в комнату поднимешься?
– Поднимусь, – пообещала я, – вот как только там приберутся, сразу и поднимусь.
– Эй, я с тобой разговариваю! – Акриловые когти больно впились в мой подбородок. – Какого хрена ты уволила Олега?
Человеколюбие и я – это несовместимые понятия. Я, конечно, стараюсь изо всех сил, но иногда срываюсь. Вот и сейчас... сорвалась.
Хорошо, что у моей мамашки такие длинные кудри. Наматывать их на кулак очень удобно. И хорошо, что обувь она предпочитает такую непрактичную, обычной подсечки оказалось достаточно, чтобы свалить Амалию на пол. А по ходу дернуть за волосы посильнее и врезать по уху половчее. В уличных боях без правил мне в свое время не находилось равных. Не забылись, оказывается, навыки...
Я сидела верхом на визжащей Амалии, методично, один за другим, обламывала ее поганые когти и пыталась навести мосты:
– Во-первых, – первый коготь упал на пол, – не смей называть меня убогой, тлей и прочими нехорошими словами. Во-вторых, – второй коготь последовал за первым, – в своем доме я буду сама решать, кого и когда увольнять. И в-третьих, если ты еще раз повысишь голос на меня или Раю, я сломаю тебе не маникюр, а руки. Ты меня поняла, мамочка?
Она поняла – когда захочу, я могу быть очень убедительной, – испуганно затрясла головой, запричитала что-то невразумительное. Я встала с пола, одернула подол платья, подмигнула застывшей в изумлении Рае и уселась обратно за стол.
Амалия ретировалась быстро, стоило только мне оставить в покое ее волосы, тоже, кстати, наращенные. Может, уползла зализывать раны, но скорее всего строить планы мести. Да, определенно одним врагом у меня в этом доме прибавилось. Ну да мне не привыкать к битвам за место под солнцем.
– Евочка, – Рая присела на соседний стул, посмотрела на меня испуганно, – что с тобой происходит, девочка?
– Рая, – я накрыла своей рукой ее ладонь, – давай раз и навсегда договоримся – прежней Евы нет. Ну, если тебе так будет удобнее, считай меня своей новой хозяйкой. И не смотри на меня так. Я уже большая девочка, понимаю, что творю.
– Понимаешь ли? – спросила она с сомне-нием.
– Понимаю, не волнуйся.
– Амалия этого так не оставит.
– Ни секунды не сомневаюсь.
– Она может быть очень опасной. Евочка, ты не помнишь, но однажды она столкнула тебя с лестницы, а твоему отцу сказала, что ты сама упала. У тебя тогда была трещина ребра, и целую неделю ты по ночам плакала.
Да, определенно не везет мне с родней...
– Ева, ну что ты улыбаешься? Я говорю тебе очень серьезные вещи. С Амалией нужно быль предельно осторожной, – Рая понизила голос до шепота, – она такая... как змея.
– Буду осторожной, – успокоила ее я. – Ты же видела, я научилась отбиваться, – я улыбнулась как можно беззаботнее.
По правде сказать, козни домочадцев волновали меня намного меньше, чем перспективы снова встретиться с призраком своей предшественницы.
– В комнате, наверное, уже навели порядок. Давай я провожу тебя наверх, – предложила Рая.
– Боишься, что заблужусь?
– Ты теперешняя вряд ли заблудишься. – Она невесело улыбнулась. – Просто хочу убедиться, что прислуга все сделала правильно.
Моя новая комната сияла и пахла чистотой. На кровати вместо прежнего белого покрывала лежало ультрамариновое.
– Велела постирать, – объяснила Рая. – Завтра его вернут.
– Это тоже нормальное. – Я погладила прохладный атлас. – Так даже веселее, мне кажется...
Договорить я не смогла, потому что взгляд мой остановился на картине... Немного наивная, немного абстрактная, немного незавершенная, она излучала ровный золотистый свет, такой же, как и человек, ее написавший. От света этого, несмотря на поздний вечер, в комнате было по-летнему тепло и уютно и хотелось смотреть на картину не отрываясь. Да что там смотреть! Хотелось попасть в нее, вот прямо сейчас, не раздумывая.
