Мэнсики вернулся в гостиную и опять уселся на диван, я прошел следом и присел напротив. Собравшись с духом, я начал разговор:
– Мэнсики-сан, у меня к вам один вопрос.
– Конечно. Спрашивайте, что угодно, – с улыбкой ответил он.
– То, что я живу поблизости от вас, как-то связано с вашим заказом?
Мэнсики слегка сконфузился. Когда он смущался, по краям глаз собирались морщинки. Приятные такие. Черты лица, если присмотреться, – очень правильные, а глаза миндалевидные, глубоковато посаженные. Я отметил про себя, что лоб у Мэнсики – благородный и широкий, брови густые, но при этом хорошо очерченные, нос – тонкий и не сильно вздернутый. В целом глаза, брови и нос сидели на маленьком лице почти идеально, не будь оно излишне широким, что нарушало баланс. Лицо выходило за пределы пропорций, хоть это и нельзя назвать недостатком. Просто одна из характерных особенностей, поскольку этот дисбаланс вселял спокойствие в тех, кто смотрел на Мэнсики. Будь его лицо чересчур симметричным, люди восприняли бы такую внешность с легкой антипатией и, возможно, осторожностью. А так его слегка несочетающиеся черты успокаивали любого, кто видел его впервые, как бы дружелюбно передавали собеседнику: «Все хорошо. Не переживайте. Я – неплохой человек. Ничего дурного вам не сделаю».
Под аккуратно постриженными белыми волосами виднелись кончики больших ушей. От них исходило ощущение свежести и энергии, и они напомнили мне о бодрых лесных грибах, поднимавших свои шляпки из-под опавших листьев осенним утром сразу после дождя. Рот был широкий, тонкие губы сомкнуты ровно и ладно и готовы в любой момент расплыться в приветливой улыбке.
Назвать Мэнсики симпатичным мужчиной, конечно же, можно. Он и впрямь такой. Однако что-то в его облике отвергало такое определение, делало его неуместным. Для ярлыка «симпатичный мужчина» лицо Мэнсики было слишком живым, а его движения – утонченными. Мимика не казалась мне выверенной, наоборот, гримасы выглядели естественными и спонтанными. Если Мэнсики при этом играл, то он большой лицедей. Но у меня сложилось впечатление, что вряд ли.
При первой встрече с человеком я смотрю на его лицо, пытаясь ощутить самые разные эмоции. Это уже вошло в привычку. Чаще всего мой подход ничем не обоснован, я действую интуитивно. Однако почти всегда меня как портретиста выручает именно такая вот обычная интуиция.
– Ответ – и «йес» и «ноу», – сказал он. Его руки лежали на коленях ладонями вверх, затем он их перевернул.
Я молча ждал его следующую фразу.
– Меня очень беспокоит, какие люди живут в округе, – продолжил Мэнсики. – Точнее будет сказать не беспокоит, а интересует. Особенно если это люди, с которыми видимся – пусть даже через лощину.
Я подумал, не слишком ли велико это расстояние для слова «видимся», но ничего не сказал. Мелькнула мысль – а вдруг у него есть мощная подзорная труба, и он тайком подсматривает за мной? Об этой догадке я, разумеется, тоже не сказал. Собственно, зачем ему следить именно за мной?
– До меня дошли слухи, будто в этом доме поселился художник, – продолжил Мэнсики. – Я выяснил, что вы – профессиональный портретист, мне стало интересно, и я посмотрел несколько ваших работ. Сначала копии в интернете, но этого было недостаточно, и тогда мне показали три оригинала.
При этих словах я скептически склонил голову набок.
– Говорите, видели оригиналы?
– Съездил к хозяевам портретов – ну, в смысле, к самим моделям, – попросил, и мне показали. Причем все показали охотно. Надо же: находится человек, который хочет увидеть их портрет, и они – эти люди с портрета – очень рады. Так вот, я смог рассмотреть те портреты вблизи и когда сравнил их с оригиналами, у меня возникло странное ощущение: сравнивая, я перестал понимать, что подлиннее. Как бы это выразить точнее: в ваших картинах есть нечто такое, что с необычного ракурса цепляет зрителя за душу. На первый взгляд – портрет как портрет, но если хорошенько присмотреться, замечаешь – что-то в нем скрыто.
– Что? – спросил я.
– Что-то. Словами выразить сложно. Пожалуй, это можно назвать настоящей индивидуальностью.
– Индивидуальность? – переспросил я. – Чья? Моя? Или нарисованного человека?
– Пожалуй, обоих. На картине, вероятно, эти двое смешиваются, тонко переплетаются настолько, что их уже не разделить. Не обратить на это внимания невозможно. Даже если такая работа попадется на глаза случайно и пройдешь мимо – начинает казаться, будто что-то упустил, и тогда ноги сами ведут обратно. Тогда уже вглядываешься пристально. Вот это что-то меня и привлекло.
Я молчал.
– Затем я подумал: во что бы то ни стало хочу, чтобы этот человек написал мой портрет. И сразу позвонил вашему агенту.
– Через посредника?
– Да. Обычно я так веду дела. Посредником выступает одна адвокатская контора. В общем, я ни от кого не скрываюсь – просто ценю анонимность.
– К тому же у вас легко запоминаемое имя.
– Верно, – сказал он и широко улыбнулся. При этом у него слегка дрогнули мочки ушей. – Бывает, не хочется, чтобы кто-то знал мое имя.
– Но даже при этом гонорар великоват, – заметил я.
– Как вам хорошо известно, цена вещей – понятие относительное, определяется естественным образом, исходя из баланса спроса и предложения. Если я скажу, что желаю у вас что-то купить, а вы ответите, что продавать не хотите, цена возрастет.
– Мне известен рыночный принцип. И все-таки настолько ли вам необходимо, чтобы я написал ваш портрет? Вы можете ведь без него обойтись?
– Да, вы правы: я могу без него и обойтись. Но во мне живет любопытство. Каким выйдет портрет, если его напишете вы? И я хочу это узнать. Для себя. Иными словами, я сам назначил цену собственному любопытству.
– И ваше любопытство стоит немалых денег.
Он весело улыбнулся.
– Если интересоваться чем-то из чистого любопытства, оно становится только сильнее. А за это приходится платить.
– Хотите кофе?
– Не откажусь.
– Ничего, что из машины? Зато свежий.
– Устроит. Черный, пожалуйста.
Я пошел на кухню, налил две кружки и вернулся с ними.
– Так много оперных пластинок, – заметил Мэнсики за кофе. – Любите оперу?
– Они не мои. Их оставил хозяина дома, благодаря которому я, поселившись здесь, вволю могу слушать оперу.
– Хозяин дома – в смысле Томохико Амада?
– Он самый.
– Какая опера вам нравится больше всего?
Я задумался.
– Последнее время часто слушаю «Дона Жуана». По одной причине.
– Что за причина? Не поделитесь?
– Это личное. Да и причина – пустяк.
– Мне тоже нравится «Дон Жуан», слушаю достаточно часто, – сказал Мэнсики. – Однажды посчастливилось попасть на эту оперу в один камерный театр в Праге. Как раз вскоре после того, как рухнул коммунистический режим. Думаю, вам известно, что первая постановка этой оперы состоялась именно в Праге. Театр был маленький, оркестр тоже – и ни одного известного исполнителя. Однако представление получилось просто прекрасным. Исполнителям не нужно было петь громко, как это приходится делать в больших помещениях, поэтому они вели свои партии выразительно и проникновенно. В «Мете» или «Ла Скале» так не получится. Там нужны известные певцы с поставленным голосом. Арии в крупных театрах порой напоминают мне акробатику. Однако такие произведения, как оперы Моцарта, подразумевают близость, вам не кажется? И в этом смысле версия в Пражском оперном театре, которую мне довелось услышать, показалась мне идеальным «Доном Жуаном».
