– Я не спал до половины третьего, но погремушки совершенно не слышал. Ночь выдалась очень тихой, – ответил я.
– Это хорошо. И пока никаких причуд?
– Нет, ничего такого не было.
– Вот и ладно. Хорошо, если так ничего и не произойдет, – произнес Мэнсики и, вздохнув, добавил: – Вы не против, если я приеду к вам завтра в первой половине дня? Если можно, мне хотелось бы еще раз осмотреть тот каменный склеп. Очень уж это привлекательное место.
– Не против, – ответил я. С утра никаких дел у меня не намечалось.
– Тогда я заеду примерно в одиннадцать.
– Хорошо, буду ждать.
– Кстати, сегодняшний день прошел для вас хорошо? – спросил Мэнсики.
Сегодняшний день прошел для меня хорошо? Прозвучало так, будто компьютер выдал мне подстрочник иностранной фразы.
– Пожалуй, день прошел сравнительно неплохо, – несколько растерянно ответил я. – По крайней мере, ничего скверного не случилось. Погода выдалась чудесная, и настроение было прекрасным. А для вас он тоже прошел хорошо?
– Сегодня произошло два события: одно хорошее, а второе таким не назовешь, – сказал Мэнсики. – И мои весы пока не могут определить, какое из них для меня важнее, колеблясь то в одну, то в другую сторону.
Я не знал, что на это ответить, и просто молчал.
Мэнсики продолжил:
– К сожалению, я не человек искусства, как вы. Я живу в мире бизнеса. В частности, бизнеса информационного. А там почти всегда ценится лишь информация, которая поддается количественной оценке. Оттуда и привычка – количественно оценивать все: как хорошее, так и плохое. И если вес хорошего хоть немного превышает плохое, значит, в конечном итоге, день удался. Или должен стать положительным в цифровом выражении.
Что он хочет этим сказать, я пока не понимал. Поэтому продолжал молчать.
– Кстати, о вчерашнем, – продолжал Мэнсики. – Вскрыв тот подземный каменный склеп, мы наверняка что-то потеряли, а что-то обрели. Меня не оставляет в покое мысль, что именно мы могли потерять и обрести?
Он будто ждал моего ответа.
– Думаю, ничего такого, что поддается количественной оценке, мы не приобрели, – сказал я, немного подумав. – Разумеется, пока что. Разве что буддистский ритуальный предмет, похожий на погремушку? Но такая вещица, скорее всего, не имеет истинной ценности. Ни исторической, ни антикварной. А вот потери можно посчитать вполне определенно: за работу вам вскоре пришлют счет.
Мэнсики хмыкнул.
– Пустяки. Сумма несущественная. Меня беспокоит другое: что, если мы пока еще не получили то, что должны были там получить?
– Должны были там получить? Например, что?
Мэнсики откашлялся.
– Как вы, должно быть, помните, я – человек, далекий от искусства. У меня есть интуиция, но мне негде ее выражать. Хотя какой бы острой она ни была, я все равно не в состоянии превратить ее в искусство. Я на такое не способен.
Я молча ждал продолжения.
– Именно поэтому я вместо художественного, конкретного выражения своей интуиции последовательно делал упор на количественную оценку. Потому что для достойной независимой жизни человеку требуется ось, на которую он мог бы опереться. Ведь так же? Например, я добился некоего житейского успеха, оценивая по собственной системе интуицию или нечто схожее с ней. Так вот, следуя моей интуиции… – Он и на время умолк. Повисла вязкая тишина. – … так вот, следуя моей интуиции, мы, по идее, должны что-то получить из того вскрытого каменного склепа.
– Что, например?
Насколько я мог предположить по слабому шороху из трубки, он покачал головой.
– Этого я пока не знаю. Однако считаю, что мы должны это узнать. Нам нужно объединить нашу интуицию, прогнав ее через вашу способность выражать вещи в конкретной форме и мою способность количественно их оценить. Таким образом, каждый из нас внесет свою лепту.
Я толком не понял, что он хотел этим сказать. О чем он вообще?
– Ну, что, встретимся завтра в одиннадцать, – сказал Мэнсики и повесил трубку.
Сразу после Мэнсики позвонила моя замужняя подруга. Я слегка опешил: звонок от нее в такое позднее время – большая редкость.
– Встретимся завтра около полудня? – спросила она.
– Извини, но завтра я занят. Буквально только что пообещал одному человеку.
– Случайно, не женщине?
– Нет. Мэнсики-сану. Помнишь, я говорил, что пишу его портрет?
– Да, ты говорил, что пишешь его портрет, – повторила она. – А послезавтра?
– Послезавтра я совершенно свободен.
– Хорошо. Ничего, если сразу после обеда?
– Конечно. А ничего, что в субботу?
– Думаю, обойдется.
– Что-то случилось? – спросил я.
Она ответила вопросом на вопрос:
– Почему ты спрашиваешь?
– Ты редко звонишь мне в такое позднее время.
Она издала тихий гортанный звук. Будто хотела отдышаться.
– Я сейчас в машине. Одна. Звоню с мобильного.
– Что ты делаешь в машине одна?
– Просто хотела побыть в машине одна, потому вот и сижу в машине одна. У домохозяек порой такое бывает. Или нельзя?
– Почему нельзя? Я не против.
Она вздохнула. Таким сжатым вздохом, словно тот собрал разные вздохи в один. И сказала:
– Как я хочу, чтоб ты сейчас был рядом. Прильнул, вошел бы в меня сзади. Прелюдия особо не нужна – там и так все влажно. И хочу, чтобы делал со мной все, что захочешь. Решительно и дерзко.
– Звучит неплохо. Вот только «мини-купер» тесноват, чтобы делать в нем с тобой все, что я захочу, решительно и дерзко. Не находишь?
– Другого нет.
– Ладно, как-нибудь уместимся.
– Вот если б ты еще гладил левой рукой мою грудь, а правой возбуждал бы мой клитор…
– А что мне делать правой ногой? Надеюсь, получится настроить стереосистему. Кстати, ты не против Тони Беннетта?
– Это не шутка. Я вполне серьезно.
– Понятно. Прости. Давай серьезно, – сказал я. – Кстати, что сейчас на тебе?
– Хочешь узнать, что сейчас на мне? – повторила она, будто соблазняя.
– Да, хочу. От этого зависит порядок моих действий.
Она очень детально описала мне по телефону свою одежду. Я никогда не переставал удивляться, насколько богатые на разнообразие наряды носят зрелые женщины. Она словесно раздевалась, снимая все с себя по порядку, одно за другим.
– И что, отвердел?
– Как кувалда.
– Сможешь забить кол?
