– Прекрасно! Работа – самое главное. Кстати, я не стал обрамлять ваш портрет. Он так и висит в библиотеке без рамы – краска подсыхает. И без рамы он просто прекрасен.
– Кстати, о завтрашнем дне, – поспешно произнес я, меняя тему.
– Завтра, в шесть вечера, отправлю за вами машину. Как говорится, прямо к крыльцу, – подтвердил он. – Она же отвезет вас обратно. Будем только мы с вами, поэтому насчет одежды и подарка можете не беспокоиться. Приезжайте как есть.
– Вопрос у меня как раз об этом.
– Что за вопрос?
– Помните, вы говорили, что на ужине может присутствовать мумия?
– Да, говорил. Помню. Как же.
– Это приглашение еще в силе?
Мэнсики немного подумал и, судя по звуку, улыбнулся.
– Конечно. Я от своих слов не отказываюсь. Приглашение полностью в силе.
– Мумия по ряду причин приехать не сможет. Но вместо нее просится Командор. Вы не против, если вашим приглашением воспользуется он?
– Разумеется, – не колеблясь, ответил Мэнсики. – Как Дон Жуан приглашал на ужин статую, так и я с радостью и почтением приглашаю в мою скромную обитель Командора. Вот только, в отличие от оперного Дона Жуана, я не сделал ничего плохого, чтобы оказаться потом в аду. Точнее, у меня нет таких намерений. Ведь нас после ужина не потащат прямо в ад, я надеюсь?
– И я на это надеюсь, – ответил я, но, признаться, вовсе не был в этом уверен. Ведь я понятия не имел, что может случиться дальше.
– Это радует. А то я пока не готов там очутиться, – весело произнес Мэнсики. Оно и понятно – все это еще воспринималось им как остроумная шутка. – Позвольте лишь уточнить: оперный Командор, будучи мертвым, пищу этого мира вкушать не мог. А как тот Командор? Сервировать на него? Или он тоже нашего не ест?
– Готовить на него не нужно. Он совершенно не ест и не пьет. Неплохо только, если вы подготовите для него одно место.
– Он что – в высшей степени призрачное существо?
– Думаю, да.
Мне казалось, у идеи и духа – несколько разное происхождение, но затягивать разговор я не хотел и потому пускаться в объяснения не стал.
Мэнсики произнес:
– Хорошо. Непременно обеспечим Командора местом. Пригласить на ужин в мою скромную обитель известного Командора для меня нежданная радость и большая честь. Только жаль, что он не сможет ничего отведать. Ведь я подготовил превосходные вина.
Я поблагодарил Мэнсики.
– Что ж, тогда до завтра, – сказал тот и повесил трубку.
В ту ночь погремушка не звенела. Вероятно, Командор устал, воплотившись в дневное время – и к тому же ответив больше чем на два вопроса. Или же посчитал, что хватит вызывать меня в мастерскую. Как бы то ни было, я глубоко спал до утра и снов никаких не видел.
И на следующее утро, пока я работал в мастерской, Командор тоже не объявлялся, благодаря чему я смог на два часа сосредоточиться на холсте – забыв обо всем и ни о чем не думая. В тот день я первым делом нанес краску поверх эскиза так, что штрихов стало не видно. Примерно так же мы намазываем бутерброд толстым слоем масла.
Прежде всего я использовал глубокий красный, резкий причудливый зеленый и черный со свинцовым оттенком. На то, чтобы подготовить верные цвета, ушло немало времени. Пока я этим занимался – поставил пластинку «Дона Жуана» Моцарта. Под музыку мне все время казалось, за спиной вот-вот появится Командор, но он так и не возник.
В тот день с утра Командор все так же хранил глубокое молчание, подобно филину на чердаке. Но меня это особо не беспокоило. С чего бы живому человеку беспокоиться об идее? У идеи – идейные методы. У меня – моя жизнь. Я сосредоточился на завершении портрета «Человек с белым “субару-форестером”», и образ его ни на минуту не выходил у меня из головы, был я в тот момент в мастерской или нет, стоял перед холстом или его не видел. По радио передавали прогноз погоды в регионах Канто и Токай. Вечером ожидался сильный дождь. Западнее нас погода уже начинала неотвратимо портиться. На юге Кюсю из-за ливней реки вышли из берегов, и всех людей, живущих в поймах, эвакуировали. Жителей горных районов известили об угрозе оползней.
Званый ужин в ливень, подумал я.
Затем я вспомнил о темном склепе среди зарослей – о той причудливой каменной комнате, куда свет проник, стоило нам с Мэнсики сдвинуть груду тяжелых камней. Я представил, как сижу в кромешной темноте на дне этого склепа и слушаю удары капель дождя по деревянной крышке. Я заперт в нем, и у меня нет ни малейшей возможности выбраться наружу. Лестницу унесли, над головой плотно захлопнулась тяжелая крышка. И все люди мира напрочь забыли, что я остался внутри. Или же посчитали, что я давным-давно умер? Ан нет – я еще жив. Мне одиноко, но я пока дышу. До моих ушей доносится лишь шум дождя. Света нет совсем. Снаружи не проникает даже его ниточка. Я прислонился к каменной стене – холодной и сырой. Время – за полночь. Осталось лишь выползти полчищам насекомых.
От таких мыслей у меня сбилось дыхание. Я вышел на террасу и, опершись на перила, неспешно вдохнул через нос свежий воздух и так же неспешно выдохнул через рот. Как обычно, считая количество раз, я методично повторял вдохи и выдохи. Вскоре я уже дышал как ни в чем не бывало. Сумеречное небо заволокли тяжелые свинцовые тучи. Приближалась гроза.
Казалось, белый особняк Мэнсики на той стороне лощины будто бы слегка пари́т над землей. Вечером мне предстоит там ужинать, подумал я. Мэнсики, я и тот известный Командор сядем за один стол.
«Мы говорим о настоящих кровях», – шепнул мне на ухо Командор.
23
Все действительно находятся в этом мире
В то лето мне было тринадцать, сестре – десять. Мы вдвоем ездили в Яманаси навестить дядюшку по материнской линии, который работал в НИИ при тамошнем университете. То было наше первое путешествие без взрослых. Состояние у сестры тогда было сравнительно неплохим, и родители разрешили нам поехать одним.
Дядя был молод и холост (холост он и до сих пор). Если не ошибаюсь, тогда едва разменял четвертый десяток. Занимался (и продолжает по сей день) генетическими исследованиями, был молчалив, себе на уме, но в целом – человек открытый и бесхитростный. Заядлый библиофил, он обладал энциклопедическими знаниями, любил гулять в горах и потому нашел себе должность в университете Яманаси. Нам с сестрой он очень нравился.
С рюкзаками за плечами мы с сестрой сели в скорый поезд до Мацумото и вышли на станции Кофу. Там нас встретил дядя – его, дылду, мы сразу заприметили в вокзальной толчее. Вместе с приятелем дядя снимал домик в городе Кофу, но его сосед тогда как раз уехал за границу, и нам поэтому досталась отдельная комната. Прожили мы в том доме неделю и почти каждый день ходили с дядей в горы. Он рассказывал нам о цветах и насекомых. Памятное то было лето, что и говорить.
