Утес я ненавидела, я не знала, зачем я его охраняю и для кого, и не знала, почему он всех так притягивает к себе, почему самой иногда хочется всё бросить и карабкаться туда, вверх, сдирая кожу и обливаясь холодным потом, словно ты маленький щенок-сосунок, и там твоя мамочка, единственная и незаменимая…
9
Через несколько дней гости наконец разъехались. Даже Леонард устал развлекаться и сутками отсыпался и отпивался рассолом.
Конрад, вместо того, чтобы срочно вникнуть во все дела своих владений и навести там порядок, был поглощен одной только страстью. Он сутками сидел в библиотеке и выискивал хоть что-нибудь о черной птице. Меня это сильно беспокоило. Я уже не сомневалась, что кончится всё тем, что он полезет на утес, и мне придется… нет, об этом страшно было подумать. Я просто не могла этого допустить, слишком большую цену я заплатила уже за свое бессмертие!
Внушать ему, что птицы нет, не было никакого смысла: он видел ее собственными глазами, она держала его в когтях, и она, в конце концов, спасла его от плена.
Существование другой такой птицы было для меня открытием. Я была уверена, что я такая одна в целом свете. А всё оказалось сложнее, а может, и проще. Я охраняю утес и стену в барахолке, почему бы другой птице на другом краю земли не охранять ледяной дворец? Разве Мим говорил, что я у него одна? Это я сама так решила, а на самом деле нас, наверно, много, и все мы что-то охраняем. Знать бы что!
— Посмотри! — Конрад показал мне старую рукописную книгу, — уже пятьсот лет назад о ней упоминается, правда, тоже как о легенде. Сколько же ей веков, этой бестии?
— Столько, сколько стоит наш замок, — сказала я, — пойдем обедать, Конрад, ты уже похож на сушеный лист.
— Принеси мне сюда что-нибудь, — попросил он, — не хочу никого видеть.
— Ты имеешь в виду Корнелию? — осмелилась я спросить.
Он ответил спокойно.
— И Корнелию тоже.
— Ты осуждаешь ее?
— Нет, конечно. Ее никто не заставлял ждать меня всю жизнь. Мне только не понятен ее выбор. Всем своим поклонникам она предпочла нашего вздорного братца.
— Он умеет быть великолепным, ты же знаешь.
— Да пусть он живет, как хочет, — отмахнулся Конрад, — до него мне тоже дела нет.
— А до кого есть?
— До Филиппа.
Я даже присела после таких слов, опустилась на стул рядом с ним, и руки мои тоже опустились как уставшие крылья.
— Но он… он же погиб.
— Тем более, — сказал барон.
— Оставь это, Конрад, умоляю тебя! Лучше бы ты занялся своим двойником! Но тебе, как вижу, и до него дела нет…
— Это была она, — заявил Конрад.
— Кто?
— Птица. Кто же еще знал, что я возвращаюсь, и мог меня опередить? Это птица-оборотень, поэтому ее и поймать никто не может. Вот тут как раз написано…
Логика в его рассуждениях несомненно была, и тот, кто писал, тоже, наверно, о чем-то думал, но я-то знала, что это не так! Я знала, что мы, черные птицы, не можем превращаться в кого попало! Мы просто охранники-убийцы, у нас есть клюв, когти, крылья и больше ничего! Здесь было какое-то странное совпадение, но благодаря этому совпадению, Конрад чуть не подошел к раскрытию моей тайны! Иными словами — к своей неминуемой смерти.
— Опомнись, — сказала я, дрожа, — даже если твоя птица это может, зачем ей понадобилось превращаться в тебя?
— Разве не понятно? Чтобы попасть в замок и расхаживать по нему, где вздумается, никому не давая отчета.
— Не проще ли ей было превратиться, скажем, в меня? На это бы вообще никто не обратил внимания. Я тут примелькалась за сто лет! Ходила бы она себе по замку, сколько влезет!
— Я тоже над этим думал. И знаешь, что я понял?
— Что?
— Она никогда не видела ни тебя, ни Леонарда, ни кого-либо другого из обитателей замка. Только меня. Понимаешь? Она никогда здесь прежде не была. Ты спросишь, кто тогда убил Филиппа? И я тебе скажу: другая птица. Их две, а может и больше.
Я поражалась, какие точные выводы он делал из совершенно неверной предпосылки.
— Тогда, может быть, ты знаешь, что ей так понадобилось в нашем замке? — спросила я.
— В нашей барахолке, — уточнил он с каменным лицом, — в барахолке, Веста. И я давно хочу с тобой посоветоваться, что у нас там такого ценного?
— Не имею понятия, — сказала я, пожимая плечом, — если хочешь, мы всё с тобой перетряхнем в этом подвале хоть сегодня. Но почему ты так уверен, что это твоя птица взломала дверь?
— Во-первых, она — оборотень. Во-вторых, дверь была взломана в тот же день, а может и час, как появился мой двойник, а в-третьих — с нечеловеческой силой. Надо быть сильнее меня раз в десять, чтоб так разворотить замок, а я — не самый слабый из людей, ты знаешь.
Я сразу вспомнила про Веторио с его дьявольской силой. Я совсем его не видела в последние дни и, кажется, успела совершенно о нем забыть и истребить свое нелепое чувство к нему в зародыше. Ни внимания, ни сочувствия он был, на мой взгляд, не достоин, но Конраду я ничего не сказала.
Мой начитанный барон заблуждался. Дверь взломала не та птица и не эта. А кто — так и оставалось мучительной загадкой.
Я сходила на кухню за вином и закуской. Пока мой любимец ел лежащие горкой перепелиные яйца и украшенный зеленью мясной рулет, я не могла на него насмотреться. Я слишком долго его не видела!
Ему было тридцать пять. В его белых от природы волосах седина угадывалась не сразу, но ее было полно. Морщины на лице были резкие, словно рубленые, глаза темно-карие, как у всех баронов Карсти, и немыслимо грустные.
Он вернулся из плена не обозленным и не обиженным, он ни с кем не сводил счеты, никого не поучал, никому не грозил. Он ничего от жизни не хотел, только поймать эту свою проклятую птицу. Я бы сказала, что он вернулся мудрым, если б не его глупое, мальчишеское упрямство. Раньше он был суров, я ожидала еще большей суровости, но он стал, скорее, снисходительным и великодушным. Как Филипп.
— О чем же я хотел тебя спросить… — нахмурился Конрад, — ах, ну да! О служанке.
Я вся похолодела от волнения, мне совсем не хотелось, чтобы он стал докапываться, как и почему я убила Сониту, мою бедную болтушку Сониту. Увы, когда моя тайна была под угрозой, это получалось помимо моей воли.
— А что служанка? — спросила я, внутренне напрягаясь.
— Ты еще никого не нашла себе? — спросил он.
— Пока нет.
— Ты не могла бы взять одну женщину?
Я вздохнула с облегчением: разговор вышел совсем о другом.
— Могла бы. А кто она?
Конрад задумался и как будто даже смутился.
