— Ты дитя, — сказала я со вздохом, — которое не ведает, что творит. Это у вас там принято менять обличие. А у нас — нет. Ты хоть понимаешь, что ты натворил?
— Повторяю, я хотел как лучше.
— Кому? Мне? Сначала дразнишь меня любовью, потом красотой, как будто я игрушка тебе… А что я буду делать дальше, ты подумал? Каково мне снова превращаться в старуху?
— Зачем, если ты этого не хочешь?
— Затем, что я должна быть собой. Мне сто лет, у меня взрослые внуки!
— Ну и что?
Он и правда не понимал. Пропасть между нами была огромная, у нее не видно было краев.
— Ну, вот что, — сказала я раздраженно, — сделай так, чтобы к утру я стала прежней Вестой. В замке Карс было уже достаточно оборотней, чтобы к ним прибавилась еще и я.
— А вот это совершенно невозможно, — услышала я к своему ужасу, — не придумано еще такое средство, чтобы искусственно старить!
— Ты что, издеваешься?!
— Нисколько! Ну, подумай, кому бы пришло в голову просить об этом? Только тебе.
— Что же мне делать по твоей милости?
— Что хочешь. Если ты боишься, что тебя здесь не узнают, уезжай отсюда. Лесовия большая… Ты очень красива, это я тебе говорю, и деньги у тебя есть. Ты сможешь выйти замуж за кого захочешь, хоть за барона, хоть за герцога. И даже сможешь иметь детей. У тебя впереди целая жизнь, если ты забудешь наконец, что тебе сто лет!
Он говорил спокойно и насмешливо, ему было абсолютно всё равно, останусь я в замке, или нет.
— Ты превратил меня в изгнанницу, — сказала я с обидой.
— Зато я подарил тебе молодость.
— Мне не нужна твоя молодость!
Я опустилась на стул и уронила руки. Он меня не любит, ни капельки не любит! Ни старую, ни молодую! Зачем он целовал меня утром, зачем?! Неужели просто не нашел другого способа задержать меня в моей комнате?!
— Помнишь, я спросила тебя, что тебе нужно? И ты ответил тогда: «Остаться в замке».
— Помню. Конечно.
— Спроси теперь меня, спроси, что нужно мне.
— Ну, хорошо, — он устало улыбнулся, — что нужно тебе?
И я ему ответила.
— Остаться в замке.
Веторио смотрел на меня долго и внимательно, словно изучал.
— Только цель у нас с тобой разная, — добавила я, — она просто не может быть одинаковой.
— В этом я не сомневаюсь, — вздохнул он, подошел к столу и выдвинул ящик, в котором звякнули пузырьки, — ладно, Веста, так и быть, состарю тебя лет на двадцать, только умываться тебе уже не придется…
Он гримировал меня почти полчаса. Я наслаждалась движением его пальцев и теплотой его тела, находившегося так близко, что, кажется, протяни руки, и он твой. Но что-то мне подсказывало, что я потеряла его навсегда. Наверное, там у Филиппа. Я там такого ему наговорила! И за что? За то, что он хотел уберечь меня от неприятной встречи со своим двойником? За то, что он поцеловал меня раньше, чем я стала красивой? За то, что не поверила в него!
Но разве это я была? Это была проклятая черная птица, которая появляется во мне незванно, которая лишила меня мужа, приемного внука, а теперь и любви…
Только сейчас до меня дошло, чего я лишилась, и мне стало совсем плохо, хотя казалось, что хуже некуда.
Отражение меня удовлетворило. Волосы стали серебристо-седые, на лице появились морщины и синие круги вокруг глаз, уголки губ скорбно опустились к низу, даже шея состарилась. Чудо исчезло. Мне осталось встать и уйти.
Я уже ни на что не надеялась и бросила последний взгляд на Веторио. Глаза у него были синие и усталые. Мой мастер хотел спать и больше ничего.
18
Осень незаметно приближалась. В траве и деревьях появилось первое золото. Короче стали дни и холоднее вечера.
Мы возвращались с Конрадом с южных пастбищ, которые скоро год как захватил наш сосед барон Нестри. От этого неприкрытого хамства настроение у всех было испорчено, хотя день был прекрасный и солнечный.
Лаиса и Веторио ехали впереди, мы с Конрадом немного отстали.
— Я не могу сейчас воевать с ним, — хмуро признался Конрад, — у меня нет средств. Сначала нужно расплатиться с долгами нашего братца. Он умудрился задолжать самому герцогу Тифонскому!
— Продай фамильные драгоценности, — посоветовала я уныло.
— Это последнее дело — продавать фамильные драгоценности.
— Не собираешься же ты в новый поход?!
— Не знаю…
— Сплошные неприятности! — не выдержала я, мне не хватало только, чтобы снова исчез Конрад.
— Ты стала очень нервная в последнее время, — заметил он, — ты вообще сильно изменилась.
— Да? Чем же?
— Прости, но ты постарела, Веста. Мне казалось, этого никогда не случится.
Веторио перестарался, поняла я.
— Постареешь с вами…
— Говорят, ты перестала заниматься хозяйством?
— Да. В замке и без меня хватает прислуги. А я устала. Вместо меня теперь Фрида, старшая экономка.
— Раньше тебе это нравилось.
— Раньше. Но не теперь.
— Надо тебя чем-нибудь развлечь.
— Куда уж больше? У нас в замке и так не соскучишься!
Я поскакала вперед. Солнце припекало, мы остановились на краю леса пособирать спелую малину, которая висела на кустах целыми гроздьями. В траве стрекотали кузнечики, сладко пахло недосушенным сеном. Веторио подошел и насыпал мне в ладонь целую пригоршню ягод. Я посмотрела удивленно.
— Спасибо тебе за то, что ты ничего не сказала Конраду, — шепнул он мне на ухо.
— Рано или поздно он всё равно узнает, что вы оборотни, — предупредила я.
— Лучше поздно. И потом, я — не оборотень.
— Тогда чего тебе бояться?
— На всё есть причины, Веста.
— Странный ты, Веторио… По-моему, Конрад простит тебе всё, если ты ему расскажешь правду. Он тебя слишком ценит. Ты хоть знаешь, что он за тебя предлагал десять тысяч золотых дорлинов? А он, между прочим, весь в долгах.
— Десять тысяч? — Веторио удивленно поднял брови, — это много?
— Это немыслимо много за такого проходимца как ты.
В деньгах он, кажется, ничего не понимал.
Они очень неохотно о себе рассказывали, что он, что Лаиса, как будто боялись сболтнуть лишнее. Объяснения их вязли в намеках и недомолвках. Похоже было, что они скрывают какое-то преступление, во что мне верить, конечно, не хотелось. Мне нравилась моя Лаиса, ее доброта и бескорыстие, ее покладистость и готовность всегда прийти на помощь. Сколько раз я просила ее говорить мне «ты», и вообще не церемониться со мной как с госпожой, но она все-таки упрямо держала эту невидимую дистанцию, как будто та спасала ее от излишней откровенности.
