— Переживаешь из-за Леонарда?
Вот уж из-за кого я и не думала переживать!
— Он схватил не свое и сам будет рад избавиться…
— Разве он свою жену не любит?
— Ни капельки.
— Зачем же он женился?
— Я сама долго не понимала. Но теперь мне кажется, что из подражания. Конрад всегда был его кумиром, Лео с детства ему завидовал, старался походить на него, но у него ничего не получалось.
— А мне жалко Леонарда. Когда я была Филиппом, он так сильно перепугался, что мне до сих под перед ним неудобно! Это было жестоко, да?
— Это было необходимо.
— Он такой беспомощный!
— Это Лео-то?
— Конечно. Вчера хотел настроить силовой гамак, перепутал кнопки и свалился на пол. На кухне тоже всё перепутал, кофеварка его забрызгала, а комбайн от него сбежал! А в тренажерном зале рассыпал все диски и чуть не отдавил себе ногу…
— Ты в него часом не влюбилась? — усмехнулась я.
— Я? — Лаиса удивленно взглянула на меня, — мы любить не можем, Веста. Мы можем просто хорошо относиться. Можем жалеть, можем быть преданны… но любовь, это что-то от Бога, чего у нас нет.
— Это ужасно, — сказала я.
— Это спасение, — возразила она, — ты не представляешь, сколько хозяев у меня было, я же вещь.
— Глупости, вы такие же люди! Вы так же переживаете, вам так же больно и так же страшно!
— Мы не люди, Веста. Не знаю даже, как объяснить… Мы ко всему относимся по-другому. Люди слабые, их терзают зависть, тщеславие, лень, гордыня, сладострастие… им всё время приходится с собой бороться! У нас ничего этого нет.
— Значит, вы лучше людей! — сказала я.
— Бог создал вас такими. Зачем-то это нужно, эта ваша игра страстей. Ведь он не создал сразу нас, таких хороших. Значит, чего-то нам не хватает. И потом… мы тоже все разные, Веста. Веторио действительно особенный. Он гений. Так случается. Один на миллион.
— А ты?
— А я обычная.
— А почему люди так плохо к вам относятся? Этот доктор, например?
— А как еще? — грустно смотрела на меня Лаиса, — они должны держать дистанцию. Да и мы, если начистоту, тоже общаемся с ними не так, как с вами.
— Да?
— Какими они хотят нас видеть, такими и видят. А вы же… вы же приняли нас за людей! Это было так невероятно! Мы даже терялись поначалу. Потом очень боялись, что вы узнаете. Это ведь так заманчиво, когда тебя считают человеком!
— Значит, вы дурачите людей, да? Не показываете им, кто вы?
— А кто мы? Мы просто их слуги. Выполняем то, для чего предназначены.
Получался какой-то порочный круг! Они были слишком хороши, чтобы показать людям свое превосходство!
— А вам не хотелось взбунтоваться как-то? — спросила я.
— Как? — удивилась Лаиса, — и зачем? Люди нас создали, и мы им служим. О чем ты?
— О свободе, наверное.
— Какая свобода, Веста? У них же биогенераторы, без которых мы не можем существовать.
— Тогда, это рабство, — сказала я, — самое настоящее. И вы живете с этим, и даже себя убедили, что так и надо!
— Да, так и надо, — зачем-то настаивала Лаиса, — люди нас создали, мы им обязаны. И мы действительно другие. Рабам-людям было значительно хуже, их снедали человеческие страсти, мучили человеческие слабости, а мы подчиняемся легко, мы же созданы для этого.
— По-моему, это просто вбили вам в башку! — разозлилась я.
Впрочем, изменить ничего не могла. Прекрасное и жестокое было перемешано не только у них, но и моей собственной жизни. И даже в любом лесу и в любом озере, где живность уплетает друг друга, а потом приходит еще и охотник… Да, все в мире было так, и я прекрасно это знала, но почему-то именно здесь, в этом городе моих снов, мне как никогда хотелось совершенства и гармонии.
— По-моему, надо выпить кофе, — сказала Лаиса, — а то тебя колотит от холода.
— А гордость? — спросила я, отправляясь вслед за ней на кухню и волоча свое покрывало, — гордость у вас есть?
— Какая может быть гордость, если тебе в любую минуту могут перекрыть кран? — вздохнула Лаиса, — такой роскоши мы себе позволить не можем, — она засыпала в кофеварку порошок этого странного ароматного напитка, — но ты никогда не увидишь фанторга просящего, или обиженного, или боящегося чего-нибудь, никогда, что правда, то правда. Мы всё терпим молча.
30
Утром Веторио освободился. Корнелия еще спала, но он провел нас в кабинет, чтобы показать свою работу.
Она изменилась неуловимо. Вся красота ее осталась при ней, даже черты лица каким-то образом сохранились, но это была не Корнелия. Создавалось впечатление, что мы видим ее сестру, такую же утонченную, с капризно сложенным ротиком и надломленными бровями, но еще более красивую. Лоб ее стал выше, носик вздернулся, щеки округлились и разрумянились, волосы из черных стали каштановыми, родинки на шее исчезли.
— А глаза у нее теперь зеленые, — сказал Веторио, — но лет через пять могут опять посинеть. Она тебе нравится, барон?
— Ты все-таки дьявол, — пробормотал Конрад.
— Дарю! — усмехнулся наш мастер, — через пару часов она проснется.
Мы вышли из Салона. Веторио направился на улицу и сел прямо на ступеньки, на солнышко. Все вышли за ним гуськом: я, Конрад и Лаиса. Утро было теплое.
— Я устал, — сказал он, — жаль, что тут нет вашей фрески.
— Сегодня же отправимся домой, — рассудил Конрад, — делать нам здесь больше нечего.
— Вам здесь не нравится?
— Я тобой слишком дорожу.
— А, помню! Десять тысяч золотых дорлинов!
— Перестань…
Из окна второго этажа выглянул заспанный Леонард. Он был лохматый как пес и слегка припухший.
— Ах, вот вы где!
— Спускайся! — крикнул Конрад, — пойдем прогуляемся!
Он решил сообщить брату приятную новость на прогулке. Лео спустился минут через пять. Одет он был всё в тот же мятый вишневый комбинезон, хотя Лаиса с утра принесла всем старые платья. Мы с Конрадом уже переоделись в привычное, а сама она никак не могла расстаться с ярким своим костюмчиком, да и правда он ей очень шел.
Брели мы медленно, по солнечной стороне. В старом платье, потрепанном, но хорошо отстиранном, я почувствовала себя прежней Вестой. Ощущение сказки отпустило меня. Я была всё та же, и жизнь была всё та же, и город этот, хоть и провалился из будущего, но находился в нашем времени и на наших болотах. Он был как мираж, который не может продолжаться вечно.
Дойдя до уличного кафе с круглыми белыми столиками под красными грибами зонтов, мы решили остановиться. Смахнули пыль и хвою со стульев. Сели. Никто не решался заговорить первым.
