– Знаете, мне кажется, вам, с вашей идеальной фигурой это вовсе не грозит!
Фраза прозвучала настолько нелепо, будто я не с мужчиной разговаривала, хоть и преклонного возраста, а с какой-нибудь кумушкой, что печется о своих габаритах, словно о единственно возможном достоинстве. Не удержавшись, сдавленно рассмеялась. Доктор же, стараясь ничем не выдать витающее между нами веселье, произнес:
– Да? Хм, – задумчиво, – что же, поверю вам на слово.
Он все же усмехнулся, подмигнул и отступил в сторону:
– Я рад, что вы пришли.
С благодарностью посмотрела на него:
– Я тоже.
Лазарет все так же сиял чистотой. Запахи гостеприимно распахнули свои объятья, укутывая меня коконом разнообразных оттенков – резких, горьковатых, удушливо-сладких. Но как ни странно, среди этого многообразия я чувствовала себя по-домашнему уютно.
– Как чувствовал – только собирался пить чай! – мужчина привычно хлопнул себя по ногам.
Прежде чем начать разговор, поставила коробку на стол, и смущенно улыбнулась:
– Я бы хотела извиниться...
– Глупости! – перебил меня. – Не стоит даже вспоминать об этом.
Но я продолжила. Мне обязательно хотелось, чтобы этот мужчина понимал меня, и наше теплое общение ничего не омрачало:
– Стоит. Хочу, чтобы вы знали – я безмерно благодарна вам за доброту, которую вы так щедро дарите мне. И мой поступок выглядел совершенно неуместно. Поэтому я прошу у вас прощения.
Произнесла на одном дыхании.
В ответ он покачал головой, сдвинув белесые брови:
– Я вас прощу, только если пообещаете кое-что.
– Конечно! – согласилась, не задумываясь.
– Хотя бы раз в пару дней приходить ко мне на чай!
Мы рассмеялись, одновременно, рассыпав по комнате перезвон нашего веселья.
А потом пили чай и разговаривали о погоде. О предстоящих холодах, когда с крыш академии будут свисать гигантские сосульки, а сугробы поднимутся выше верхушек деревьев. О колючих ветрах и скрипучих морозах, о слепящем солнце, которое вдруг забудет, для чего предназначены ее ласковые лучи. Еще о предпраздничной суете, что захватит студентов, да и преподавателей в плен и не выпустит до самого окончания Зимней Седмицы.
– Наверняка, в столице вы никогда и не видели столько снега, – показывая руками размеры предполагаемых сугробов, сокрушался доктор.
Я смеялась в ответ. Нет, конечно, не видела. К празднику в Олате снежинки едва-едва прикрывали серую землю, да и то, совсем ненадолго.
– Вот! Здесь вас ждет настоящая зима, а не подделка, – казалось, гордость за родные края буквально распирает старика.
Когда осталось последнее пирожное, которое никто из нас не решался взять, Аттэ спросил:
– Как сегодня прошли лекции? Надеюсь, балбесы больше ничего не натворили?
Улыбка тут же сползла с лица. За приятной беседой я успела забыть, о чем именно хотела посоветоваться с мужчиной.
Заметив перемену моего настроения, с досадой покачал головой:
– Так и знал!
Пришлось поспешно ответить:
– Нет, ребята как раз вели себя не плохо, – колкие фразы Мики совсем не в счет, да и если быть откровенной – подготовленные доклады ребят, особенно от Барри, с лихвой окупали нападки неразумной девицы.
Не зная, как начать разговор, зашла издалека:
– Доктор Аттэ, я бы хотела попросить у вас совета.
Старик приосанился, блеснув удивлением в почти прозрачных глазах:
– Конечно, чем смогу с удовольствием постараюсь помочь.
Пряча взгляд и комкая в руках подол юбки, пересказала ему наш с Одри разговор. Сейчас он выглядел даже отвратительнее, чем в пустой аудитории, и злость в груди, напоминая костер, разгоралась все сильнее.
Как только мой голос стих, растворившись в напряженной тишине лазарета, мужчина со всей силы ударил ладонями по столу, отчего я подпрыгнула на месте.
– Вот курицы безмозглые! – выплюнул сгоряча. – Да если бы их маменька не ходила у ректора в...
Осекся, посмотрел на меня. Тяжело вздохнул:
– Нет, вам ни к чему знать такие подробности, – хотя я и без слов поняла, о чем он умолчал. – Скажу только, что сестры Хрит совершенно незаслуженно занимают свои места.
Что же, чего-то подобного я и ожидала, если быть до конца откровенной. Только проблемы это совсем не решало.
– И что с этим делать? Доктор Аттэ, вы же понимаете – нельзя это просто так оставлять!
Во мне бушевали эмоции – воинственные, жгучие. Я так и не смогла понять – как можно относиться к целительству с такой халатностью? Ведь мы в ответе за чужую жизнь. Один неверный шаг может стоить безумно дорого.
– Оставлять нельзя, – поджав губы, нехотя согласился. – Но я сомневаюсь, что внушение, любого рода, вразумит этих бестолковых девиц!
– И я сомневаюсь, – созналась обреченно. – Я так понимаю, они учились здесь же, в академии?
Старик хмыкнул, и, растянув губы в ядовитой усмешке, бросил:
– Конечно, да еще и их матушка была заведующей кафедрой целительства.
Вот как. Один факт безрадостнее другого.
– И как давно они преподают?
Доктор отмахнулся:
– Всего года три, наверное, но за это время успели, практически развалить обе кафедры.
Вздохнула. Вспомнились слова Райта о том, что кроме силовиков тут больше ни одно направление не развито. Оказывается, причины для этого весьма серьезные.
– А ректор?
– А что ректор? – удивился. – У него главное все дыры в преподавательском составе закрыты и ладно.
Набрала полную грудь воздуха и осторожно произнесла:
– Я все же хочу попробовать с ней поговорить.
Чем, наверняка, навлеку на себя гнев и другие кары. Но так ли это важно, когда на кону такой вопрос?
На этот раз Аттэ долго смотрел на меня, будто пытаясь разглядеть что-то такое, чего раньше не замечал. А потом, грустно покачав головой, отметил:
– Они же тебе потом житья не дадут, – мужчина перестал «выкать».
Усмехнулась – вот если бы наши отношения были хотя бы нейтральными (не говорю уже о дружеских!), то, возможно, это предостережение опечалило бы меня, а так... Что я по сути теряю? Да ничего! Подумаешь, будут тихо ненавидеть меня вдвое больше, тоже мне беда.
– Не важно, – пришел мой черед отмахиваться, потому что уверенность в правильно принятом решении крепла с каждым биением сердца. – Мстить и подсыпать чесоточный порошок, надеюсь, они не будут, – тут почему-то коротко рассеялась, представив, как две сестры готовят каверзы. – А неприязнь я как-нибудь переживу.
