– Думаешь, в легких у Бизи такой же ужас?
– Конечно, нет. – Он покачал головой.
Я вгляделась в его лицо. Я знала, что это ложь. И он знал, что я знаю. Он долго молчал, потом посмотрел на меня и быстро отвел взгляд.
– Зря я так сделал. Когда тебя поцеловал, – сказал он. – Наверное, это из-за дождя. Я был сам не свой.
Я кивнула притворно небрежно.
– Я знаю. Я тоже была сама не своя.
– Ты мне как сестра.
– Я знаю. А ты мне как брат, – солгала я.
Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя виноватым. И не хотелось чувствовать себя дурой.
Он пристально смотрел на меня, словно пытался прочесть мои мысли. Потом встал на колени, собираясь подняться и, наверное, уйти. Я отвернулась, чтобы он не увидел мои глаза и не понял, как сильно меня задели его слова.
– Я поклялся себе, что все-таки наберусь смелости и скажу тебе правду.
– Да. – Я кивнула, внутренне сжавшись.
Эллис помедлил, почти поднялся на ноги, но сел на место. А потом он опять сделал странную вещь, которая никак не укладывалась у меня в голове. Он положил руки мне на бедра – как-то совсем не по-братски, – наклонился ко мне, посмотрел неуверенно, но с надеждой, и снова поцеловал прямо в губы. Я замерла, не зная, что делать. А потом он сказал… Даже теперь, когда я вспоминаю об этом, кровь стучит у меня в висках, и сердце колотится как сумасшедшее.
– Я так люблю тебя, Кэти, – прошептал он, и его руки скользнули вверх, сжали мою талию. – Уже очень давно. Вот она, правда.
Сама того не желая, я словно окаменела. Превратилась в статую, как мама. Эллис весь как-то сник, отстранился и с горечью посмотрел на меня.
– Но мои чувства к тебе не взаимны, – тихо проговорил он.
Я медленно положила руки ему на грудь, потом провела ладонями по плечам, стараясь прочувствовать это мгновение, когда то, что было нельзя, вдруг стало можно.
Эллис нервно рассмеялся.
Мы целовались так долго, что у меня заболели губы, и мне хотелось лишь одного: чтобы они разболелись еще сильнее.
Прошел уже час, но я вижу в зеркале, что мои губы до сих пор красные от поцелуев.
5 июля 1934 года
Даже буквы в словах, которые я пытаюсь писать, дрожат сладкой дрожью: каждое «о» напоминает мне родинку у него под глазом, каждое «е» – изгиб его несимметричных ключиц (одна была сломана еще до того, как он оказался у нас), каждое «с» – его улыбку в перерывах между поцелуями, улыбку, в которой смешаны радость и горькое, отчаянное желание получить еще больше. Сколько бы мы ни целовались, ему все мало.
В перерывах между поцелуями мы собираем нашу историю воедино.
Он говорит, по мне было никак не заметно, что я питаю к нему что-то большее, чем обычная сестринская симпатия.
– У тебя все написано на лице, – сказал он, положив голову мне на плечо. – Все твои мысли, все твои желания. Я пытался увидеть хоть что-то, но не видел вообще ничего. Я и не знал, Кэти, что ты умеешь хранить секреты.
Меня никогда еще не обвиняли в стоической сдержанности.
– Честное слово, я всегда думал, что ты видишь во мне только брата, – продолжал он.
– Не только брата, – возразила я, целуя его в уголок рта.
После того разговора уже несколько раз и вчера, и сегодня мы с ним как бы случайно встречались на дальнем конце двора, в потайном тенистом уголке, где можно спрятаться от жары и от мамы.
По ночам мама спит в кресле в гостиной. После смерти Шкипера она страдает бессонницей и полночи сидит у окна, глядя в ночь, пока ее не одолевает тревожная дрема. Но когда-нибудь она вернется в свою комнату наверху. И вот тогда я смогу потихоньку выскользнуть из дома и пойти в город с деньгами в кармане. Думаю, ждать осталось недолго.
6 июля 1934 года
Вчера, занимаясь делами на ферме, мы старались держаться поближе друг к другу, а когда пришло время обеда и Эллис ушел в свой амбар, я увязалась за ним, грызя ногти. Он ждал меня сразу за дверью.
Он взял влажный платок и стер пыль с моих губ. Зачерпнул вазелина на палец и намазал мне под носом, где кожа высохла и покраснела.
Я сказала ему, что люблю его больше жизни, твердила как заклинание: «Люблю, люблю», – и с каждым разом он обнимал меня все крепче и крепче, и с каждым разом вкус этих слов становился все слаще и слаще.
Я отдала ему свой подарок: круглый белый камушек, который нашла тем же утром. (В Ханаане непросто добыть подарок, если хочешь порадовать человека.) Он запустил руку под кровать, смахнул пыль и поднял две половицы.
– У меня там тайник, – объяснил он.
Он вынул из ямки под полом маленькую деревянную коробку, открыл крышку и положил камушек внутрь. В коробке лежали – я видела – две монетки по двадцать пять центов и сломанные карманные часы, его единственное богатство, с которым он прибыл в Ханаан.
– Я там прячу свои сокровища, – пошутил он. – В том числе и мои грандиозные сбережения. Вернее, то, что от них осталось. А теперь еще и все мои любимые камушки.
– От кого ты их прячешь? – спросила я удивленно.
Эллис сосредоточенно смотрел на коробку.
– Наверное, старая привычка. Из прошлой жизни. Просто мне нравится знать, что они лежат там, где их никто, кроме меня, не найдет. Так мне спокойнее.
Я чувствовала себя виноватой, глядя на почти пустую коробку. Все свои сбережения он отдал мне. Что ему теперь прятать?
Эллис не знает о моих планах. Когда мы вместе, я отдаю ему всю себя, раскрываюсь перед ним почти до конца. Но «Электрику» я держу при себе. Мне страшно представить, как он будет смотреть на меня, если узнает.
7 июля 1934 года
Вчера вечером мама ушла спать к себе в комнату. Я смотрела, как она поднимается по лестнице, и мое сердце бешено билось в груди.
Ближе к одиннадцати я на цыпочках прокралась в комнату Бизи, подняла ее с постели, одела и на руках вынесла из дома. К счастью, она была сонной и квелой и не задавала вопросов. Я посадила ее за спину и прокралась мимо амбара Эллиса.
В «Шурум-буруме» было еще больше народу, чем в прошлый раз, если такое вообще возможно. Когда мы вошли, я заметила слева от входа деревянный фургон, которого не было раньше. Надписи на фургоне обещали различные чудеса и диковины: живую русалку, человека-волка и женщину с самыми длинными на свете ногтями. Где-то в глубине парка начинались поросячьи бега: мы слышали, как кричал зазывала. Карусель кружилась, сверкая огнями.
– Зачем мы здесь, Кэти? – прошептала Бизи мне на ухо, обхватив меня за шею двумя руками.
– Мы здесь, потому что так надо, – ответила я.
Настроение толпы у шатра профессора Сперо было совсем не таким, как в ту, первую ночь. Восторженный гул сменился глухой тишиной, в тяжелых взглядах собравшихся сквозила отчаянная решимость. Я взяла Бизи за руку, и мы встали в очередь.
