В остальном жизнь в Форест-Роу постепенно налаживается. В магазинах уже появились продовольственные товары, не так много, как до войны, но не так уж и мало. Я работаю в администрации и в бухгалтерии на папиной фабрике, и как дочка главного управляющего получаю весьма неплохое жалованье, а значит, могу откладывать деньги на билет до Америки. (Я не отказалась от этой идеи, Бет!) Ты бы наверняка рассмеялась, увидев, как я исполняю приказы начальства. Ты всегда говорила, что у меня хорошо получается командовать, а подчиняться – уже не очень.
Я возобновила привычку подолгу ходить пешком. На днях я пыталась найти нашу Пещеру Грааля – помнишь, ты убеждала меня, что в ней спрятан святой Грааль? Но там все заросло колючим кустарником, и я не нашла вход в пещеру.
Я брела вдоль ручья и хотя понимала, что давно прошла мимо, все равно продолжала идти вперед. Пещеру я так и не разыскала, зато нашла кое-что другое, и эта находка застала меня врасплох.
Это каменный домик – или то, что от него осталось. Он очень старый: каменный пол, полуразрушенные каменные стены. Обвалившаяся деревянная крыша. Ясно, что там никто не живет уже очень давно. Домик скрыт за высоким густым кустарником, и, наверное, поэтому мы с тобой и с Тедди не нашли его раньше.
Продравшись сквозь завесу из веток и паутины, я вошла внутрь. Там стоял старый колченогий стол, на столе остались тарелка и миска, словно давний обитатель сел было обедать, а потом просто поднялся из-за стола и ушел навсегда. Внутри сохранился камин – на удивление хорошо.
Будь мы детьми, мы бы решили, что тут обитают призраки мертвых немцев, и назначили бы этот домик нашим тайным убежищем (Тедди потихоньку подкрадывался бы поближе и кидал бы камешки в окна, чтобы нас напугать). Но теперь это просто пустой дом в лесу.
Как ты понимаешь, ничего тут не сделаешь. Когда умирает кто-то из близких, сначала все окружают тебя сочувствием, все соболезнуют, все стремятся тебя поддержать. Потом все это блекнет и сходит на нет, и ты остаешься один на один с пониманием, что все, как всегда, только теперь в твоей жизни стало на одного человека меньше.
Не волнуйся, Бет, когда я приеду к тебе в Нью-Йорк, я буду такой же, какой ты меня помнишь. Я не позволю, чтобы меня раздавила война и все, что она принесла. Я поселюсь по соседству с тобой, где бы ты ни жила, и стану тебе помогать с детьми, когда они у тебя родятся. Это будет не совсем то, о чем мы мечтали детьми (помнишь, мы собирались выйти замуж за знаменитых актеров-братьев и сыграть свадьбу в один и тот же день?), но тоже неплохо. Я ни капельки не изменилась, поверь.
P. S. Шлю тебе книгу, которую обещала. «Сказки братьев Гримм» с нашими детскими почеркушками на страницах. Хотя, честно сказать, мне страшновато доверять эту сентиментальную реликвию трансатлантической почте. Всякое может случиться в пути! Также – в качестве доказательства, что мы уже взрослые девочки, – шлю тебе «Дублинцев», хотя не поняла и половины.
P.P.S. Я когда-нибудь говорила, что иногда смотрю на восток и представляю себе, что, если бы Земля была плоской и если бы деревья не загораживали обзор, я могла бы увидеть тебя? Ты когда-нибудь занималась такими глупостями?
Жду от тебя новостей. Напиши сразу, как будет время.
16 марта 1919 года
Дорогая Бет, я так рада, что ты написала! Даже не верится, что ты переезжаешь в Канзас! Говорят, на американском Западе такая земля, что там растет все, что бы ты ни посадил. Признаюсь честно, я совершенно не представляю тебя фермершей или фермерской женой, но я за тебя очень рада.
Сегодня в городе проходит парад в память о павших в войне. Я решила остаться дома… Во-первых, потому, что хочу рассказать тебе кое-что странное, а во-вторых, я просто не выдержу еще одно мероприятие, где все сосредоточено вокруг мертвых, и мы ведем себя так, словно тоже мертвы, хотя мы еще живы.
В воскресенье у нас были гости. Весь цвет общества нашего городка. Мама сказала, что мы уже очень давно не собирались все вместе, но мне кажется, все дело в том, что любое собрание видится ей потенциальной возможностью выдать нас с сестрами замуж и женить братьев. Это единственное, что еще подогревает в ней интерес к жизни. Или же наоборот. Может быть, когда мы разбежимся из дома, ей уже будет не нужно одеваться с утра. Ей уже будет не нужно дышать. Она сможет лечь на могилу Тедди и уже не вставать.
Парень, которого она выбрала для меня (почему-то ее основное внимание сосредоточено на мне), оказался настолько скучным, что я даже не знаю, что о нем написать. Во-первых, он трус. Он не пошел добровольцем, как Тедди и все остальные из наших знакомых, а дожидался, пока ему пришлют повестку. Во-вторых, он непростительно серьезен: бу-бу-бу, примите мои соболезнования, бу-бу-бу, я сожалею о вашей утрате. И так целый вечер.
Приходилось изображать заинтересованное лицо, пока не свело мышцы. Мама не замечала мои свирепые взгляды. (Она хочет, чтобы кто-то пришел и заткнул дыру в моем сердце. И упорно не видит, что никакой дыры нет.) Она говорит, что для женщины нет ничего важнее семьи и материнства. Вот ее собственные слова: «Я чуть не умерла, рожая Гордона, но оно того стоило! И потом, разумеется, у меня было еще пять детей».
Разговор тянулся бесконечно. Гости все прибывали и прибывали, в доме сделалось тесно и душно. Мистер Примите-Мои-Соболезнования так меня утомил, что я при первой возможности ускользнула на кухню и вышла на улицу через заднюю дверь, чтобы подышать свежим воздухом. Мне захотелось немного пройтись, и я сама не заметила, как дошла до опушки леса на границе поместья.
Не знаю, что на меня нашло, но я вернулась к сторожке, взяла в сарае метлу, потом перелезла через забор и пошла к тому старому заброшенному домику в лесу, о котором писала тебе в предыдущем письме.
Добравшись туда, я начала подметать. В меня словно что-то вселилось, мне хотелось лишь одного: навести там порядок. Я вымела весь сор и всю пыль, накопившуюся по углам за бог знает сколько лет. Когда я закончила, в доме – пусть и полуразрушенном – стало чисто.
Когда я вернулась домой, обед уже кончился и гости разъехались. Похоже, никто не заметил моего отсутствия. Вера сидела на диване в гостиной, заплетала Рут косу (с черной лентой, само собой). Хьюберт заперся в библиотеке, где, несомненно, читал депрессивную поэзию. Это еще одна перемена, связанная с гибелью Тедди. Когда он был жив, он был просто одним из нас. Теперь, когда Тедди не стало, все вокруг думают только о нем.
Как бы там ни было, за последние дни я несколько раз приходила в лесной домик. Я уже вычистила весь мусор из щелей в стенах, принесла туда старые подушки и кое-какую посуду, которой мама точно не хватится. Я нашла в зарослях неподалеку битые кирпичи и подложила их под ножки стола, чтобы он не шатался.
Ты, наверное, скажешь, что я потихоньку схожу с ума. Я не знаю, что на это ответить, но когда я прихожу в этот заброшенный домик, навожу там порядок и пытаюсь создать хоть какое-то подобие уюта, я чувствую, что просыпаюсь от спячки. И это единственное место в мире, где я могу хоть немного побыть одна. Хотя, как бы глупо это ни звучало, в основном я просто сижу за стареньким столом (и прямо сейчас пишу тебе это письмо!) и веду мысленные разговоры с тобой. Это место я про себя называю нашим. И это, наверное, самое странное.
