– Как я понимаю, она… – Он на секунду умолк, подбирая слова. – Человек с сильным характером.
– По сравнению со многими другими, наверное, нет. Она очень тихая и застенчивая. Но гораздо добрее меня. Мы обе всегда это знали.
Какое-то время мы сидели молча, думая о своем.
Потом я повернулась к нему и спросила, наверное, слишком серьезно:
– Можно задать тебе один вопрос?
– О господи. Я не знаю, Ленор. Это будет вопрос, связанный с моим уродством? – Он закрыл лицо руками, будто сейчас разрыдается. Или, наоборот, рассмеется.
– Отчасти да, – честно призналась я. Он, кажется, не возражал, и я продолжила, запинаясь на каждом слове: – Твоя невеста… что она сказала, когда… когда увидела тебя в первый раз… после… после того?..
Он долго смотрел на меня.
– Ты считаешь нормальным задавать человеку такие вопросы? – Он усмехнулся, но его руки дрожали.
Мне стало стыдно.
– Извини.
– Ничего страшного. – Он покачал головой, поднял руки, уперся ладонями в нависавший над нами потолок пещеры, словно хотел подтянуться, потом опустил руки и сложил их на коленях. – Я боялся встречаться с ней. Думал, пусть лучше она не увидит меня никогда, чем увидит таким. – Он сцепил пальцы в замок. – Мы встретились уже после того, как я вышел из госпиталя. Я не хотел, чтобы она меня видела на больничной койке, в больничной пижаме. Хотел сам прийти к ней, когда встану на ноги. Решил, пусть я буду беспомощным в ее глазах, но не совсем уж беспомощным. Я пришел к ней домой. Мы заранее договорились о времени. Я постучал в дверь. Я ждал, когда мне откроют. Это был самый страшный момент в моей жизни.
– И что было потом?
Он посмотрел на меня, потом отвел взгляд.
– Она открыла дверь. Замерла на пороге и долго смотрела на меня. Потом взяла мое лицо в ладони, поцеловала меня в обожженную щеку, прямо в эти ужасные шрамы и сказала: «Ты очень красивый».
Бет, разве это не самая романтичная история на свете? Хотя я уверена, что когда твой муж делал тебе предложение, это было еще романтичнее. Пожалуйста, напиши мне об этом подробнее.
С любовью,
P.S. Я не собиралась об этом писать. Но сидела в раздумьях почти полчаса и решила, что все-таки напишу.
Мне надо знать, Бет: ты меня совершенно забыла? Ты поэтому мне не пишешь?
Может быть, Великан Джеймс прав, и ты изменилась сильнее, чем мне представляется издалека.
Я рада, что ты оставила прошлое позади и строишь жизнь, глядя в будущее. Я просто надеялась, что не останусь для тебя в прошлом, и куда бы ты ни пошла, я пойду с тобой. Но, возможно, тебе это видится по-другому.
Я уже отложила пятьдесят два фунта (нужно как минимум семьдесят, а лучше – больше, чтобы хватило на первое время на новом месте), и я по-прежнему собираюсь приехать к тебе, если ты не напишешь мне прямо, что ехать не надо. Но я надеюсь, что ты меня ждешь. Я надеюсь, ты будешь мне рада.
С любовью,
15 мая 1919 года
Бет, ты даже не представляешь, как я обрадовалась, когда получила твое письмо! Ты пишешь, что у тебя все хорошо, и я искренне за тебя рада. Судя по описаниям, твоя ферма – чудесное место, а твоя жизнь – просто сказка. Хотя мне хотелось бы больше подробностей. Твое письмо было слишком коротким. Но я на тебя не сержусь.
Ты отправила письмо еще до того, как получила мое, так что, пожалуйста, не обращай внимания на последний постскриптум. Это был момент слабости. Я знаю, что ты меня ждешь и рассчитываешь на меня. Я знаю, что мы с тобой хорошо знаем друг друга, и я сожалею, что я на мгновение потеряла веру.
С тех пор как я писала тебе в последний раз, я побывала на трех свиданиях с мистером Примите-Мои-Соболезнования (настоящее имя Кристофер). Я помню, что я о нем говорила, но он очень славный и безобидный, и мама счастлива. В последние пару недель с официального окончания траура настроение у всех заметно улучшилось – в прошлую пятницу мы всей семьей играли в бадминтон, и иногда я даже слышу, как Вера и Хьюберт вместе смеются. Это странно, потому что, пока всем становится лучше, у меня все остается по-прежнему.
На выходных я помогала Джеймсу чинить крышу. Это так странно: мы редко видимся, и в какие-то дни с удовольствием проводим время вместе, смеемся и много шутим – даже над тем, над чем шутить нельзя, например над «безрукими Ларри» (так Джеймс называет одиноких людей в санатории, которых мама навещает с корзинами еды). В другие дни мы с трудом терпим друг друга. Я становлюсь непредсказуемой и злой, и, мне кажется, Джеймс тоже злится.
В воскресенье как раз был такой день. Я пришла помочь. Работа тяжелая, и порой мне начинает казаться, что это напрасная трата времени: чинить крышу в доме, где никто никогда не будет жить. Джеймс страдал от сильной боли, что всегда приводит его в раздражение.
Он постоянно срывался и отдавал мне приказы класть палки так или эдак, как будто он смыслит в архитектуре больше меня, а его громкое хриплое дыхание действовало мне на нервы, даже несмотря на то, что я знаю: это никак от него не зависит, и, наверное, я ужасный человек, раз меня это бесит.
Мне захотелось его уколоть, и я перевела разговор на его родителей – если они путешествуют по всему миру и делают то, что так нравится делать ему самому, то почему же они не взяли его с собой. Я хотела его смутить и заставить хоть раз сказать правду, но он ни капельки не смутился.
– Однажды я ездил с ними, – ответил он. – Когда был совсем маленьким. Это было двухгодичное путешествие. Когда мы вернулись, я совершенно разучился общаться с людьми.
– Это многое объясняет, – заметила я.
– Олсток, мы оба знаем, что я просто очарователен. – Он говорил серьезно и сказал это таким обыденным тоном, что я взбесилась еще сильнее. – Как бы там ни было, я отправлюсь с ними в следующую экспедицию.
– А как твоя невеста отнесется к тому, что ты ее бросишь и отправишься на край света?
Я поняла, что мне все-таки удалось его задеть. Он вздрогнул и рассеянно уставился на крышу, куда собирался взобраться. Он медленно и тихо вздохнул.
– Она терпеливая девушка, – наконец сказал он. А потом сам нанес мне удар. – А что нового у тебя? Твоя воображаемая подруга придумала объяснение своему долгому молчанию? Наверное, трудно сказать человеку, что ты ему не пишешь, потому что потихоньку его забываешь.
Короче говоря, в итоге я рассказала ему, как мы с тобой стали кровными сестрами. Ты помнишь, Бет?
Нам было лет по восемь-девять. Мы хотели разрезать себе ладони и смешать кровь, чтобы быть навсегда связанными друг с другом. Как обычно, это была моя идея, потому что именно я всегда подначивала нас обеих на всякие глупости. Я взяла с кухни нож. Ты должна была резать руку первой, но в последний момент тебе стало дурно, тебя затошнило, и мы так и не сделали, что собирались.
