По щекам Бизи все еще текли слезы, но она отвлеклась и, кажется, не заметила, как ей в руку воткнули иголку от капельницы. Медсестра объяснила, что это антибиотик, который будет бороться с инфекцией.
– А если у тебя родится сын? – спросила Бизи, оторвав испуганный взгляд от врачей, колдовавших над капельницей.
– Будет мистер Лили Ортис.
Бизи слабо улыбнулась, хотя ее по-прежнему била дрожь.
– Но у него будет другая фамилия, – сказала она. – Фамилия твоего мужа.
София решительно сжала губы и откинула челку со лба.
– Я никогда в жизни не откажусь от своей фамилии.
Я опять сижу у батареи. Сейчас очень поздно. Мне надо тебе написать еще кое о чем, но я все медлю и не решаюсь, потому что не знаю, а вдруг это будут мои последние слова, обращенные к тебе, и если так, то хотелось бы, чтобы это были правильные слова.
Больница была переполнена, и врачи не справлялись с таким наплывом, поэтому по большей части за Бизи ухаживали мы с Софией. Но главное, что ей дали лекарство, и оно помогло.
Мы не отходили от нее ни на шаг. Все время растирали ей грудь и кипятили воду для ингаляций. Бизи практически не вылезала из-под полотенец. Я знала, что вновь потеряла работу, но Бизи, конечно, была важнее.
И если бог все-таки существует, то он сжалился надо мной, и простил мне все мои ошибки, потому что Бизи выжила.
Я никогда не забуду то утро. Я проснулась до рассвета и тихо встала, стараясь не разбудить Бизи.
Я еще плохо соображала со сна, потому что мне снился дом: Галапагоса, мертвый иссохший сад и мама. Я была вся в своих мыслях, когда одевалась и причесывалась.
И только потом до меня дошло: что-то не так. Бизи спала очень тихо. Ни кашля, ни хрипов, ничего.
Я охнула и бросилась к ней. Но в постели ее не было.
Потом я услышала, как она шаркает у меня за спиной. Она держала в руках кусок торта, который выпросила у кого-то в коридоре.
Она улыбнулась, заметив мое потрясение, и сказала:
– У тебя такой вид, как будто кто-то умер.
Сначала я не решалась об этом писать. Даже сейчас мне все еще страшно произнести это вслух. После больницы прошло семь недель, и с каждым днем Бизи мало-помалу становится лучше.
Мне осталось сказать тебе еще две новости, Эллис, и это будет труднее всего.
Во-первых, я не вернусь домой.
Я постараюсь тебе объяснить, но не знаю, получится у меня или нет.
После того ужасного дня в больнице жизнь продолжалась. Мы были счастливы и невредимы и знали, что нам безумно повезло. Мы были благодарны судьбе, но по-прежнему неустроены и бедны.
По воскресеньям мы с Бизи ходим гулять и представляем, будто мы богачи. Мы притворяемся, будто город принадлежит нам. Я нашла новую работу на фабрике и работаю шесть дней в неделю, но денег едва хватает на жизнь. Я сейчас много думаю о деньгах. Ради денег София приехала в Нью-Йорк, ради денег я убиваюсь на фабрике. Мне кажется, именно деньги в каком-то смысле зажигали огни на том лондонском празднике, куда ездила Ленор, и они же стоят за всеми изобретениями, которые уже были и еще будут. Из-за денег растут города, из-за денег хлопочут люди, и еще они все усложняют. Думается, именно из-за денег весь Канзас превратился в пыль.
Бизи теперь как резиновый мячик: если бы ты увидел ее сейчас, то не поверил бы своим глазам, как замечательно она поправилась. В последнее время она сияет ярче, чем тот электрический шар, к которому я заставила ее прикоснуться.
Отчасти это произошло потому, что две недели назад нам с ней сделали самый невероятный сюрприз. Ты, наверное, знаешь, о чем я.
Звонок трезвонил добрых три минуты, пока я пыталась натянуть платье на Бизи. Наша соседка снизу открыла дверь и поднялась к нам наверх, а следом за ней поднялся кто-то еще.
– К вам пришли, – сообщила она, и Бизи закричала, как будто на лестничной клетке стояло чудовище, а не мама с большим чемоданом. Она была словно призрак, и я сама чуть не упала в обморок.
Впервые за всю жизнь мама оставила свою драгоценную ферму и свою драгоценную Галапагосу. Сказать, что ее приезд нас удивил, это вообще ничего не сказать.
Бизи вцепилась в нее, как клещ, и не отпускала до самого вечера.
Конечно, нам очень хотелось услышать новости из дома, о ферме и о тебе, и поначалу мы только об этом и говорили.
Как только я более-менее пришла в себя после такого великого потрясения, я первым делом спросила о тебе и почему она вдруг решила приехать сюда.
Казалось, маме не хотелось говорить о тебе. Наверное, она все же прочла мой дневник, как я и хотела. Или, может быть, она всегда знала о моих чувствах к тебе.
Она сказала, ты переехал в город. Сказала, теперь ты работаешь у Джека. И что ты обещал позаботиться о Галапагосе, пока мамы не будет. Конечно, я сразу же поняла, что означает твоя работа у Джека.
– Думаю, он до сих пор сердится на тебя, Кэти, – сказала она. – Лайла хорошая девочка. И он это знает. Ее отец дал ему работу. – Она сделала глубокий вдох и все-таки договорила: – Мне кажется, он хочет знать, что ты собираешься делать дальше.
Я кивнула и сказала себе, что не должна ревновать. И все равно я ревную, даже сейчас я ревную. К вещам, к которым ты прикасаешься, и к одеялу, под которым ты спишь. Я ревную тебя к Джеку, который видит тебя каждый день, и, конечно, ревную к Лайле.
– Она хорошая девочка, – повторила мама. – Мне ее жалко.
– Почему?
Мама внимательно посмотрела на меня.
– Она никогда не заменит ему тебя.
Я надеюсь, что это правда, Эллис, но также надеюсь, что нет.
Сначала мы не говорили о Ленор. Но однажды вечером, когда Бизи уже легла спать, мы с мамой вышли на крыльцо. Мы уселист бок о бок и стали разглядывать прохожих. Я была слишком взволнована, чтобы начать разговор, и в мамином присутствии вся моя злость улетучилась. Она первая нарушила молчание.
– Я вовсе не собиралась делать из этого тайну, – сказала она, как будто продолжая давно начатый разговор. – Сначала ты была маленькой, а потом потеряла отца, и я не хотела добавлять к этой потере еще одну. А потом мне стало страшно, и чем дальше, тем страшнее. В наших с ней отношениях было немало такого, о чем я жалею, и я не могла выразить это словами. А без этого я не смогла бы рассказать о ней.
Я не смотрела на маму. Я сидела, глядя прямо перед собой, сцепив пальцы в замок.
– О чем ты хочешь меня спросить? – сказала она. – Я расскажу тебе все, что ты хочешь знать.
Я надолго задумалась.
– Почему ты прекратила ей писать? – спросила я. Странно, но именно этот вопрос волновал меня больше всего. – Ты больше ее не любила?
