– Давай выйдем.
Они сидели на скамейке у пруда: Аглая с одного края, Михаил – с другого. Даже сейчас, когда они были наедине, между ними словно незримо присутствовал кто-то третий. Пауза, которая длилась с того самого момента, как они вышли из дома, становилась уже неловкой. Аглая закурила, отчасти чтобы успокоиться, отчасти чтобы расстояние, их разделяющее, сделалось совсем уж непреодолимым.
– Я должен перед тобой извиниться, – Михаил начал совсем не с того, и она растерялась.
– За что?
– За все.
– Все – это слишком много. Мне достаточно одной причины. – У нее даже получалось улыбаться. Жаль, что солнцезащитные очки остались в доме, с ними было бы совсем легко.
– Я не хотел тебя обманывать.
– Но обманул. Уже тогда ты искал клад, а я была тебе нужна лишь как вероятная хозяйка третьего ключа. – Оказывается, обида – коварная штука, особенно когда она давняя. Обида заставляет пальцы предательски дрожать, а горло сводит судорогой.
– Нет, – Михаил резко встал, остановился напротив. – Ты нравилась мне с самого начала.
– Нравилась до такой степени, что ты решил не говорить мне правду?
– Я хотел, но начались все эти убийства...
– Вот, давай поговорим об убийствах! – Аглая стряхнула пепел к ногам Михаила. – Ты знал, что я дочь Полонского, знал, что третий ключ может быть у меня, а значит, ты понимал мотив всех этих убийств. Мы проводили раскопки, а значит, пусть даже и случайно могли наткнуться на клад. Как же это по-скотски, подозревать меня в убийствах и не попытаться остановить! Ты ждал, что я устраню конкурентов и выведу тебя к кладу? Ты думал, что я знаю намного больше, чем остальные?
– Аглая, – Михаил покачал головой, присел на корточки, больно сжал ее запястья, – я знал, что ты никого не убивала, и я могу это доказать. Дашу утопили не ночью, а вечером, часов в семь-восемь, я специально узнавал у следователя. Понимаешь, что это значит? Весь вечер ты была со мной, ты никак не могла ее убить.
– Не могла? – Камень, который тяжким грузом вот уже пятнадцать лет лежал на сердце, исчез, уступая место злости. – Ты знал это и молчал?
– Я узнал это уже после того, как ты уехала. Но поверь, я никогда не думал, что ты можешь совершить убийство.
– А зачем тогда... – от слез, злых и горьких, защипало в глазах, – зачем ты не отпускал меня от себя?
– Я за тебя боялся. – Пальцы Михаила больше не сжимали ее запястья, а нежно скользили по раскрытой ладони: сначала по линии жизни, потом по линии сердца... – Я боялся, что он до тебя доберется.
– Кто? – Аглая сжала ладонь в кулак. – Кто до меня доберется?
– Не знаю, – Михаил покачал головой, – до сих пор не знаю.
– Неправда!
Прошлое снова ухмыльнулось скалозубой улыбкой, дохнуло могильным холодом. Аглая помнила лицо Михаила, когда он вернулся, помнила, как он сказал, что никого не нашел, и помнила свой страх, бесконтрольный, иррациональный. Страх не за себя, а за него. Пугач пропал, и все отчего-то решили, что он сбежал. Это было разумно и удобно, потому что с исчезновением Пугача прекратились и убийства. Но Пугач не сбежал! Все эти пятнадцать лет он лежал на дне графского пруда, а Михаил сказал, что никого не нашел...
Говорить такое было больно и страшно, Аглае пришлось сделать над собой усилие, чтобы начать. Она должна, потому что жить с такими ужасными подозрениями просто невозможно.
– Ты думаешь, это я его убил? – Во взгляде Михаила были боль и удивление. – Аглая, ты в самом деле думаешь, что это я?
– Разубеди меня. – Она надеялась, что получится дерзко, а получилось жалко.
Он долго молчал, всматривался в черное зеркало пруда, а когда заговорил, Аглае захотелось поверить каждому его слову:
– Я готов был убить за тебя тогда, и даже сейчас я, наверное, убил бы, но это не я. У меня нет доказательств, поэтому тебе решать, говорю я правду или вру.
У него не было доказательств, но Аглае и не нужны были никакие доказательства, ложь от правды она, слава богу, научилась отличать. Михаил говорил правду, и от правды этой пронизывающий все ее существо холод отступил.
– Расскажи мне. – Руки дрожали так сильно, что ей не с первого раза удалось прикурить новую сигарету.
– Что ты хочешь услышать? – Он улыбался несмело и застенчиво, как пятнадцать лет назад, и за незнакомыми, грубой лепки, чертами взрослого мужчины Аглае на мгновение почудился двадцатилетний парень.
– Все. Я хочу услышать все, что ты захочешь мне сказать...
Они разговаривали долго, сначала только Михаил, а потом, когда ответы на одни вопросы порождали другие, заговорила и Аглая. Это было мучительно – из острых осколков создавать картинку прошлого и понимать, что картинка могла бы получиться совсем другая. Они говорили, и их общее прошлое избавлялось от обмана, недомолвок и чудовищных недоразумений.
Прощальная записка, которую написала не Аглая, а мама...
Минутная слабость брошенного мужчины, которая вылилась в десять лет несчастного брака...
Уязвленная гордость преданной женщины, запретившей себе даже думать о любви...
Так банально и так обидно. До слез обидно...
Все эти годы Аглая не позволяла себе плакать, такая у нее была внутренняя установка. Она сорвалась только однажды, когда погиб Паркер. Наверное, поэтому она не сразу заметила, что в пыль у ее ног падает не только пепел, но и слезы.
– Аглая, не плачь.
Ей бы оттолкнуть его руки, не смотреть в глаза цвета выгоревшего неба, похоронить прошлое раз и навсегда, но она не смогла, уткнулась лицом в белоснежную, чем-то вкусно пахнущую сорочку Михаила, закрыла глаза.
За пятнадцать лет ровным счетом ничего не изменилось. Хватило одного-единственного прикосновения, одного на двоих вздоха, чтобы понять, что теперь уже все – никакая сила в мире не оторвет ее от этого мужчины. Если только мужчина сам не захочет уйти...
– Все равно я ничего не знаю про ключ. – Аглая не смотрела ему в лицо, так и сидела зажмурившись. – Миша, нет у меня его и никогда не было.
– Был. – Макушку пощекотало горячее дыхание. – Аглая, когда я вытащил тебя из пруда, в твоей руке был ключ. Вспомни.
– Не помню, – она потерлась щекой о его грудь. – Ничего не помню. У меня от той ночи почти не осталось воспоминаний, точно их стерли. Я до сих пор думаю, что должна была видеть того, кто столкнул меня в пруд, но не могу вспомнить.
– А если я тебе помогу? – Михаил слегка отстранился, но из объятий не выпустил.
– Как? – Страх накрыл Аглаю с головой, страх и невыносимое, с удушьем сравнимое желание вспомнить. – Миша, как такое возможно?
– Возможно, если мне удастся достучаться до твоего подсознания.
– Это значит загипнотизировать?
