Элайджа присаживается в одно из кресел:
– Да, если смогу. Но тебе могут не понравиться некоторые мои предложения.
– Какие, например?
Призрак выпрямляет спину, каждое его движение полно элегантности.
– Я думаю, что ты не сможешь в одиночку разрушить устоявшееся положение вещей.
– У меня есть Джексон и миссис Мэривезер… и ты. Кто еще нужен?
– Полагаю, для этого потребуется помощь Наследниц.
– Этих психов? – мрачнею я. – Ты прав. Предложение мне не нравится.
– Принимая во внимание то, что смерти касаются не только твоей семьи, думаю, надо честно сообщить обо всем потенциальным пострадавшим сторонам. Они могут помочь с информацией.
– Из всего возможного тебе обязательно было говорить именно это? Теперь я буду чувствовать себя виноватой, если ничего им не расскажу. Не знаю. Может быть, они действительно могут помочь. Нам даже неизвестно, откуда пошло это проклятие.
– Если проклятие все же имеется, я предполагаю, его первопричиной стали суды над ведьмами.
– А что стало причиной салемских судов? – Стоит вопросу сорваться с губ, я вспоминаю ответ Лиззи в классе. – Коттон Мэзер, да?
Казалось, эти воспоминания были для Элайджи не самыми приятными.
– Он был главным действующим лицом, но не единственным. Дай мне время все обдумать.
– Можно мне одолжить записи о смертях наследников?
– Если они тебе нужны.
– Мне необходимо убедить компанию, которая меня ненавидит, помочь снять проклятие, что, возможно, уничтожает наши семьи… Я даже сейчас понимаю, что это звучит как стопроцентное безумие. В общем, без этих записей с Наследниками нам ничего не светит.
Элайджа кивает и исчезает.
– Тоже способ попрощаться.
Глава 23
Люди умирают
На классном часе я занимаю место рядом с Сюзанной еще до звонка. Сегодня понедельник второй моей недели в салемской школе, и обстановка только сильней накаляется.
– Элис, – зову я. С тем же успехом можно было сразу перейти к худшему.
Элис, Мэри и Сюзанна оборачиваются – черные одежды, мрачные лица. Не могу отрицать, что в них есть что-то прекрасное. Если б Наследницы не были такими мерзкими, я бы трепетала перед ними, как и все остальные.
– Слушайте, я знаю, что вы меня ненавидите. Но еще мне известно кое-что важное о ваших семьях, и вы точно захотите это услышать.
– Сомневаюсь, что могу захотеть услышать что-то от тебя, – говорит Элис. – Если только это не блаженная тишина, когда ты нафиг заткнешься.
– Разговаривать с тобой – последнее, что мне хочется делать. Но, как я уже сказала, это важно.
– Так в чем же дело? – спрашивает Мэри.
Элис бросает на нее предупреждающий взгляд:
– Мэри, хватит.
– А вдруг действительно что-то важное, Элис? Она сказала, это касается наших семей.
Элис закатывает глаза, но все же поворачивается ко мне:
– У тебя тридцать секунд.
Боже, как же мне не хочется быть с ней вежливой!
– Это невозможно объяснить за тридцать секунд.
– Минус десять. Остается двадцать.
Элис ждет, проверяя, осмелюсь ли я бросить ей вызов. Мне приходится собрать все силы, чтобы подавить недовольство.
– Самое простое объяснение – это… мы прокляты.
– Хочешь сказать, ты проклята? – смеется Мэри.
Не сдержавшись, я морщусь:
– Нет, хочу сказать, мы, то есть все мы. То есть люди умирают.
Мэри вновь смеется, но не Элис с Сюзанной. Звенит звонок.
– Сегодня утро понедельника, – говорит миссис Хоксли. – Свежее начало новой недели. Объявление у нас только одно. В эту среду занятий в школе не будет из-за Дня памяти – дня официального начала Месяца истории Салема. – Ученики одобрительно загудели. – Сейчас у вас есть время разобраться с расписанием и закончить домашнее задание. Но никаких разговоров.
Миссис Хоксли пристально осматривает кабинет, выискивая несогласных. И хотя я молчу, она устремляет взгляд в мою сторону. Учительница ненавидит меня после истории с выпечкой, когда ее вывернуло прямо посреди коридора.
Я достаю ежедневник. Честно, не знаю, как заставить этих девчонок поговорить со мной достаточно долго, чтобы убедить их помочь. На их месте я бы тоже решила, что я свихнулась. Что за кошмар.
Сюзанна подкладывает мне на парту записку. «Объясни» – значится на ней. Я пялюсь на маленький клочок бумаги, понятия не имея, что написать. После трех неудачных попыток, которые звучали примерно так: «Интуиция подсказала, что здесь что-то нечисто, и – бинго! – я выяснила, что люди умирают», когда до конца урока остается всего минута, я пишу: «Почитайте это» – и передаю ответ обратно Сюзанне вместе с листами, покрытыми почерком Элайджи. Миссис Хоксли собирается прокомментировать наше поведение, но ее прерывает звонок.
Наследницы исчезают, даже не взглянув на меня. Ладно, хоть Сюзанна забрала с собой бумаги. Запихиваю вещи в сумку и устремляюсь на историю. Я не ответила на вчерашнее сообщение Джексона и хочу успеть поговорить с ним до начала урока. Едва я успеваю одной ногой ступить через порог, как мистер Уордуэлл сообщает:
– Сэм, тебя вызвали к директору.
– Но…
– Никаких «но». Вперед.
Я окидываю взглядом пустое место Джексона и ухожу. С чего вдруг меня вызвали? Сюзанна ведь не отдала записи Элайджи директору, правда? Иначе я буду выглядеть как конченая психопатка. Секретарь в приемной сидит, приклеив взгляд к книге, когда я открываю тяжелую стеклянную дверь. Прохожу прямо мимо него и поворачиваю ручку двери, на которой крупными буквами написано: ДИРЕКТОР БРЕННАН. На стуле перед столом Бреннана сидит Вивиан. Я замираю.
– С папой все нормально? Что случилось?
– Твой отец в порядке. Джимми просто хотел с нами поговорить, – говорит Вивиан тоном милейшей леди на свете. Фу, она только что назвала его Джимми?
Я окидываю их взглядом и присаживаюсь рядом с Вивиан. Какие-то проблемы?
– Итак, Сэм, – начинает Бреннан, – я знаю, что ты изо всех сил старалась приспособиться в первую неделю к нашей школе. И это понятно, учитывая болезнь твоего отца и переезд. Но до моего сведения дошло, что проблема более серьезная, чем я представлял.
Ну хотя бы дело не касается тех бумаг, что теперь у Сюзанны.
– Да?
– Я считаю, что несколько следующих месяцев тебе стоит посещать нашего школьного психолога, чтобы лучше адаптироваться, – продолжает Бреннан.
– Лучше адаптироваться? То есть проходить терапию?
