Она смотрит в окно, что ни капли не убавляет подозрений и не успокаивает меня.
– Все сложно.
– Это как-то связано с тем, что вы не позвали их с Джоном с собой, когда мы встречались в саду?
– Да. – Сюзанна касается пальцами кружев воротника.
Я жду, но она не собирается продолжать.
– Сюзанна, если вы не можете даже рассказать, почему Лиззи издевается надо мной или почему вы скрываете от нее тот факт, что мы вместе проводим время, как я смогу передумать и начать вам доверять?
Прозвучало более агрессивно, чем я намеревалась. Но правда, складывается такое ощущение, будто меня атакуют по всем фронтам. И если у Лиззи имеется генеральный план, я хочу его знать.
Сюзанна кивает.
– Я согласна. Скрывать нельзя. Это неправильно.
Несколько секунд мы стоим в неловкой тишине, но Наследница не пытается больше ничего объяснить.
– Хорошо, полагаю, мы можем просто съездить на место повешения сегодня вечером и разойтись каждый своей дорогой. – Озвучивать эту мысль болезненно. Я и не представляла, как сильно надеялась, что все сложится иначе.
Сюзанна сжимает тонкие пальцы.
– У моей младшей сестры рак, Саманта. Последний год она часто бывает в больницах. В какой-то момент казалось, ей становится лучше. Но недавно врачи нашли новые злокачественные образования. Теперь понимаешь, почему меня так волнует, есть ли у этих смертей система? Нам с тобой обеим есть что терять.
Искренность ее слов застает меня врасплох.
– Мне так жаль… – Вот почему Джексон рассказал ей о моем отце. Думал, что Сюзанна смягчится.
– Я не прошу, чтобы ты прямо сейчас начала мне доверять, особенно после всего, что случилось. Но, пожалуйста, просто подумай. Мы не можем разойтись своими дорогами, потому что тогда…
Нет необходимости заканчивать, чтобы я почувствовала страх, таящийся в конце этого предложения. Мне он слишком хорошо знаком.
– Хорошо. Я подумаю.
Она кивает:
– Ладно, готовься. А мне пора показаться людям. – Сюзанна выходит из комнаты, и какая-то частичка меня искренне желает пообещать ей, что все будет хорошо. Но правда в том, что я понятия не имею, так ли это.
Инстинктивно перевожу взгляд на фотографию отца, стоящую на тумбочке.
– Я все выясню, пап. Сделаю все возможное. Я упаду семь раз, но поднимусь в восьмой.
А это означает, что сейчас мне нужно отправиться на вечеринку и выяснить тайну размытых лиц. Даже если единственное, чего я хочу, – это обосновать лагерь у порога отцовской палаты. Проверяю телефон. На часах 20:39, а я все еще не выбрала наряд. Взгляд падает на верхнюю полку шкафа. Там лежит аккуратно сложенное черное кружевное платье. Что оно здесь делает? Осторожно вытаскиваю его, и юбка с шелестом разворачивается до самого пола. Это самое прелестное платье, которое я когда-либо видела!
– Элайджа?
Нет ответа.
– Спасибо. Огромное тебе спасибо.
Я жду, но ответа по-прежнему нет.
Стягиваю с себя драные джинсы и рубаху. Он сделал это, чтобы удостовериться, что я обязательно поеду на место повешения с Наследницами? Или просто решил побыть милым? Ощущая себя неуверенно, я рассматриваю свое отражение в зеркале. Надеваю тяжелые ботинки с высокой шнуровкой и запихиваю в один из них кошелек. Даже такая деталь, как обувь, сразу заставляет почувствовать себя почти собой.
– Красивое платье. Не помню у тебя такого, – раздается из дверей голос Вивиан.
Я поворачиваюсь, но не отвечаю.
– Выглядит как старинное, – продолжает она.
– Может быть.
Достаю куртку и кидаю на кровать, избегая встречаться с мачехой взглядом.
– Нельзя надевать кожаную куртку с таким платьем. Особенно куртку из искусственной кожи. Они не сочетаются.
Хочется накричать на нее, потребовать уйти из моей комнаты, но боюсь, тогда Вивиан никуда меня не отпустит.
– Сэм, возьми черную накидку с капюшоном. Она идеально подойдет. Считай это моим мирным предложением.
Это самое большое извинение, которого можно ожидать от Вивиан.
– Мы можем завтра съездить к папе?
Она вздыхает:
– Думаешь, я сама не хочу его увидеть? Вчера вечером я просто волновалась о тебе. Конечно же, мы можем завтра его навестить.
Часть напряжения отпускает мою грудную клетку.
– Хорошо, – говорю я. – Давай посмотрим на эту накидку.
Вивиан улыбается и цокает каблучками в сторону своей спальни в другом крыле дома. Я иду следом, а она говорит что-то об стилях одежды и о том, в какие времена носили плащи-накидки. Мачеха заходит в спальню и сразу направляется к гардеробу.
Я понятия не имею, что значат ее слова. Я просто рада, что увижу отца, и иногда вставляю восклицание «Круто!» в монолог Вивиан о моде. На комоде я замечаю уголок счета из больницы. Не забыть вернуться сюда, когда мачехи не будет дома.
– Держи! – восклицает она и протягивает мне тяжелый шелковистый плащ. Действительно довольно красивый.
В детстве она всегда меня наряжала, словно я была ее личной куклой. Забавно, но раньше мне это нравилось. От такого внимания я чувствовала себя особенной.
Вивиан опускается на кровать и водружает передо мной блестящую черную коробку.
– Что это? – спрашиваю я, усаживаясь на подушку.
– Единственный способ узнать – открыть.
Вивиан говорит со мной тем же тоном, что и со взрослыми. Отношение ее не меняется из-за возраста. И мне это нравится. Поднимаю крышку и разворачиваю оберточную бумагу. Внутри лежит кремовое платье со сложной вышивкой из бисера и бусин.
– Вау. Выглядит как твое.
– Оно в точности как мое. Заказала для тебя. Знаешь зачем?
Я поверить не могу, что держу в руках точную копию моего любимейшего платья в гардеробе Вивиан. А это о многом говорит, учитывая размеры ее шкафов.
– На выпускной пятого класса?
Она кивает:
– Платье в стиле двадцатых годов идеально будет сочетаться с твоими короткими волосами. А когда все восхитятся твоим смелым модным выбором, можно будет показать мерзким девчонкам, обрезавшим тебе волосы, средний палец.
Я смеюсь.
Надеваю плащ, и Вивиан придирчиво меня оглядывает.
– Хм-м, – мычит она себе под нос и зарывается в коробку с украшениями. Потом накидывает мне на шею подвеску. Она состоит из серебряных петель, переплетенных в узел. – Так гораздо лучше.
Вивиан расправляет накидку на плечах, и на меня внезапно наваливается тяжесть всех наших последних ужасных ссор. Может, я неправильно поступаю, скрывая от нее все, что происходит в Салеме? Если Элайджа прав и папа в серьезной опасности, разве она не заслуживает это знать? Хоть частичку правды?
