– Ты была права. Люди рядом с тобой страдают.
– А сам-то? – Я стараюсь, чтобы голос звучал уверенно, но он дрожит. – Помогаешь Наследницам от меня избавиться?
Он опускает глаза и качает головой:
– Так и думал, что ты решишь, будто это правда. Зачем я только волнуюсь? – Джексон так смотрит в ответ, что я жалею о каждом сказанном слове, а потом разворачивается и уходит.
– Джексон, – зову я, но он не сбавляет шаг.
Миссис Мэривезер успевает перехватить меня, не позволяя броситься за ним.
– Не трогай его пока. Джексон из тех людей, которым нужно все взвесить. Если на него надавить, станет только хуже.
– Простите, миссис Мэривезер.
– Не нужно извиняться. Ты не сделала ничего плохого.
Нет, сделала. Предполагала худшее о парне, который все это время был добр ко мне. Я отворачиваюсь, смотрю на травы, которые помогла собрать миссис Мэривезер, и ощущаю себя мерзким, прогнившим человечком.
– Я пойду.
Выражение ее лица смягчается.
– Никуда ты не пойдешь. Нам еще предстоит сварить зелье. Какой смысл, если все будут несчастны?
– Но как же Джексон?
Миссис Мэривезер разглаживает фартук.
– Знаю, ты беспокоишься о нем. Это так мило с твоей стороны. Мой Джексон, да благословит его Бог, очень практичный и реалистичный мальчик. Прямо как отец. Но иногда людям важнее не чтобы верили в них, а верить самим. Когда-нибудь он это поймет. Просто будь терпелива с ним, Сэм.
Что она имеет в виду? Что ему нужно верить в меня или мне в него?
– Спасибо, что вы так добры ко мне.
– Ладно, милая, теперь к делу. – Она заново завязывает фартук. – Что нужно сделать первым?
Я поворачиваюсь к книге, пытаясь не обращать внимания на грусть.
– Нужно прокипятить ягоды.
Миссис Мэривезер достает маленький, но тяжелый даже на вид котел.
– Это котелок, который использовали для похлебки. Поэтому супы иногда до сих пор так называют.
Она наполовину наполняет его водой и доводит до кипения. Когда мы кидаем ягоды гаультерии, кухню обволакивает аромат мятной жвачки. Вместе мы читаем дальнейшие указания. К счастью, миссис Мэривезер их даже понимает, потому что лично я не представляю, как можно «тщательно измельчить листовую зелень».
Миссис Мэривезер подает мне разделочную доску и нож:
– Сначала отдели корень от стебля. Вот так. Потом раздели по всей длине. А теперь держи пальцами и режь на маленькие аккуратные кусочки.
Скорость ее движений впечатляет. Я беру нож и пытаюсь их повторить, но, увы, я на восемьдесят процентов отстаю от нее по скорости и на все сто по аккуратности. Вместе нам удается привести всю зелень в нужный вид и кинуть листья в кипящий котелок.
– Ух… какой сильный запах! – восклицает миссис Мэривезер, наблюдая, как травы бурлят в воде, словно густой суп.
Я перепроверяю, соблюден ли рецепт, а миссис Мэривезер достает из шкафчика пипетку. Мы расчищаем поверхность стола рядом с котелком, и я осторожно разворачиваю крошечный кусочек пергамента. В том, что мы делаем это вместе, есть что-то захватывающее. Я всегда представляла, что примерно так девочки пекут печенье с мамами.
Делаю глубокий вздох и концентрируюсь на словах:
– Что сокрыто, нам явись,
Метка ведьмы, покажись.
Три капли ярче крови алой
Раскроют все чужие чары.
Я набираю пипеткой немного горячего зелья из котла и выдавливаю на пергамент три капли. Мы смотрим на них, боясь даже моргнуть. Алая жидкость покрывает крошечный клочок бумаги, чернильные символы размазываются, истекают кровью. А потом красное зелье внезапно стекает к центру пергамента и собирается в одной точке. Получившаяся капля принимается кружить по бумаге, словно ведомая невидимой рукой. Спустя несколько мгновений на бумаге появляется изысканное красное перо.
Я пристально смотрю на него, желая увидеть другой знак. Все, что угодно, только не перо. От нервов скручиваются внутренности, и я едва не роняю пипетку на пол.
– Воронья женщина, – тихим голосом выдавливает миссис Мэривезер.
Беру кусочек пергамента за самый край, стараясь как можно меньше к нему прикасаться.
– Прошу прощения, но мне срочно нужно бежать. – Я забираю книгу. Нужно найти Элайджу. Сейчас же.
– Что именно означает этот знак? – Миссис Мэривезер серьезна, от ее прежней бурлящей радости не осталось и следа. – Твоя бабушка говорила…
Прерываю ее на полуслове. Если я сейчас же не уйду, то умру от панической атаки.
– Я не уверена. Если смогу найти объяснение, то обязательно расскажу все вам, обещаю. И еще раз прошу прощения, что вот так убегаю.
Я вылетаю из кухни прежде, чем миссис Мэривезер успевает что-либо ответить.
– Элайджа! – зову я, мчась по траве.
Когда распахиваю заднюю дверь дома, дух стоит в коридоре. Я протягиваю пергамент. На лице его не просто удивление. Там злость.
– Быть такого не может, – уверяет он сам себя. – Разворачивайся, Саманта. Мы уходим.
Раздается хлопок передней двери.
– Сэм? – кричит Вивиан.
Если убегу сейчас, она увидит. И я стою, не зная, как поступить.
– Да?
Элайджа забирает у меня книгу и пергамент в тот момент, когда Вивиан выходит в коридор.
– Где ты была? Я раза три обошла весь дом и звонила тебе на мобильный. Я думала, мы… – Она замечает выражение моего лица и останавливается. – Что-то произошло?
– Э-э… да. – Я прекрасно понимаю, что она ни за что не поверит, будто у меня все в порядке.
– Быстрее, Саманта, – торопит Элайджа. – Если ты не пойдешь сама, я просто унесу тебя отсюда.
Его настойчивость мешает думать.
– Я забыла, что не сделала задание на понедельник.
Беспокойство покидает лицо Вивиан.
– Я подумала, что мы можем навестить твоего отца. И заодно обсудить наши постоянные ссоры, последнее время их стало слишком много. Знаю, тебе было нелегко, да и я была на взводе.
Удивительно. Мачеха никогда раньше не пыталась так решать проблемы. Впрочем, раньше мы и не ругались так сильно. Часть меня искренне желает согласиться простить Вивиан и поверить, что есть какое-то объяснение, что она не просто так скрывала медицинскую страховку. Но сейчас необходимо пойти с Элайджей и выяснить, что означает это перо на пергаменте.
– Мне нужно встретиться с ребятами в библиотеке, – поворачиваюсь я к задней двери. Сама мысль о том, чтобы уйти, убивает меня, но здесь оставаться нельзя.
– Вот ответ на то, что я пытаюсь быть милой, хотя должна злиться из-за твоего поведения! – восклицает она, боль в голосе близка к ярости. – И я не разрешала тебе уходить из дома.
