Император прежде всего должен был обратиться к так называемым якобинцам — людям, сильно замешанным в революции: они больше всех желали низвержения Бурбонов, которые не мирились с ними, держали в опале. Карно, Фуше были призваны в министерство; но Наполеон знал, что это не бонапартисты; что у этих людей своя вера, свои предания; что они могут поддерживать его только случайно, на время, в виду общего врага. Наполеон не доверял им и не пустил других якобинских кандидатов в министерство, что раздражило партию. Еще на дороге к Парижу Наполеон объявил обе палаты распущенными и повестил, чтобы в течение мая месяца избирательные коллегии департаментов собрались в Париже под именем чрезвычайного собрания Майского поля для принятия мер к исправлению и изменению конституции согласно с интересами и волей народа. Надобно было, следовательно, как можно скорее приготовить эту исправленную и измененную конституцию. Но кто же возьмется за это трудное дело? Накануне приезда Наполеона в Париж, 19 марта, в «Journal des D?bats» появилась яростная статья против возвращающегося императора. «Со стороны короля, — говорилось в статье, — конституционная свобода, безопасность, мир; со стороны Бонапарта — рабство, анархия и война; при нем нам угрожает мамелюкское управление. Это Аттила, это Чингис-хан, более страшный, более ненавистный, ибо в его руках средства цивилизации. Он является снова, этот человек, покрытый нашею кровью, преследуемый недавно всеобщими проклятиями. Мы будем презреннейшим из народов, если протянем к нему руки. Мы станем посмешищем Европы, бывши прежде ее ужасом. Наше рабство не будет иметь извинения, наше унижение не будет иметь границ». Статья была подписана Бенжамен-Констаном, который из республиканца сделался роялистом. Автор так говорил о себе в приведенной статье:
«Я желал свободы под всеми формами; я увидал, что она возможна при монархии; я вижу, как король соединяется с народом; я не буду презренным перебежчиком, не стану волочиться от одной власти к другой и прикрывать бесчестие софизмом». «Вот человек, на которого можно положиться, — говорили роялисты. — Он сам поставил между собою и Наполеоном неодолимую преграду».
Но Наполеон лучше знал людей, в видимой силе и стремительности умел угадывать признаки слабости: и Ней обещал Бурбонам привезти его в клетке. Наполеон призвал к себе Бенжамен-Констана, чтобы поручить ему дело составления новой конституции. Наполеон любил поговорить, особенно с людьми замечательными, на которых он хотел произвести сильное впечатление, которые могли передать это впечатление другим; он встретил длинным монологом представителя либералов, идеологов: «Франция отдохнула и хочет или думает, что хочет, иметь трибуну, палаты. Она не всегда их хотела; она бросилась к моим ногам, когда я достиг власти. Вы должны хорошо помнить то время; вы тогда попробовали было стать в оппозицию, но где вы нашли подпору, силу? Нигде! Я взял меньше власти, чем сколько мне давали. Теперь все переменилось. Правительство слабое, противное национальным интересам дало этим интересам привычку стоять настороже и задирать власть. Вкус к конституциям, прениям, речам, кажется, возвратился. Однако не обманывайте себя: ведь только меньшинство этого хочет. Народ хочет только меня. Говорят, что я только солдатский император, — неправда: я император крестьян, плебеев, Франции! Между нами симпатия, не то что между мною и привилегированными. Я вышел из народных рядов: народ отзывается на мой голос. У меня и у него одна натура. Народ смотрит на меня как на свою защиту, на своего избавителя от благородных. Мне стоит только сделать знак или отвернуть только голову, как все благородные будут перерезаны во всех провинциях. Но я не хочу быть королем жакерии. Если есть средства управлять с конституциею — в добрый час! Я человек из народа: если народ хочет свободы, я обязан ему дать ее. Я признал его господство, я должен сообразоваться с его волею, даже с его капризами. Я не враг свободы; я ее отстранял, когда она загораживала мне дорогу, но я ее понимаю, я был воспитан в ней. Я хочу мира и могу получить его только посредством побед. Я предвижу долгую войну; в этой войне нация должна меня поддержать; в вознаграждение за эту поддержку она, думаю, потребует свободы — и получит ее. Я старею; спокойствие конституционного государя может быть по мне; по всей вероятности, оно будет еще больше по моему сыну».
Не нужно было иметь много проницательности, чтобы понять суть этого монолога, этой смеси угроз своею силою и признания в своей слабости: «Я возвратился по народной воле; но для утверждения моего на престоле я должен вести долгие войны, одерживать победы. Франция должна меня поддержать; за эту поддержку она требует свободы — я ее дам. Я обязан дать конституцию, если народ ее хочет, потому что я признаю господство народа. Но если народ ее не хочет?.. Да он и действительно ее не хочет, хочет ее только меньшинство; народ хочет одного меня, и, смотрите, мне стоит только отвернуть голову — и народ вас всех перережет».
В словах Наполеона заключался тот же смысл, что и в словах графа Артуа: «Захотели конституционного правления: попробуем его; если через год или через два дело не пойдет на лад, то возвратятся к естественному порядку вещей». «Если есть средства управлять с конституциею — в добрый час», — говорил Наполеон. Разница состояла в том, что в словах Наполеона было еще меньше ручательства за будущность конституционной Франции. Несмотря на то, Бенжамен-Констан, назначенный государственным советником, принял поручение составить новую конституцию и быстро исполнил его; думать много было нечего: стоило переписать английскую конституцию. Наполеон сделал возражения против наследственного пэрства, но согласился допустить его: ему было мало дела до того, во сколько новая конституция пригодна для Франции и будет ли долговечна; он смотрел на новую конституцию как на временное постановление, соответствующее известным условиям его положения, и обнародовал ее под именем «Дополнительного акта к постановлениям империи». Упрекая Бурбонов за то, что они не хотели забыть своего прошедшего, он не хотел забывать своего, выставляя на вид славу этого прошедшего. Когда Бенжамен-Констан настаивал, чтобы в новой конституции не было помину о первой империи. Наполеон отвечал ему: «Вы у меня отнимаете мое прошедшее, а я хочу сохранить его. Что вы хотите сделать из одиннадцати лет моего царствования? Думаю, что у меня есть кое-какие права. И вся конституция должна быть связана с прежнею; она чрез это получит освящение многих лет славы и успеха».
Никак не согласился император также и на тот параграф новой конституции, которым отменялась конфискация имуществ. Этот параграф был в конституции, данной Людовиком XVIII; но Наполеон упрекал Бурбонов в непростительной слабости, и, когда члены комитета, составленного из председателей отделений Государственного совета для рассмотрения проекта новой конституции, настаивали на принятии параграфа, Наполеон в сильном раздражении, задыхающимся голосом, с конвульсивными движениями в руке сказал им: «Меня толкают не на мою дорогу: меня ослабляют, меня связывают. Франция меня ищет и не находит более. Франция спрашивает, что случилось с рукою прежнего императора, — с рукою, которая нужна ей для победы над Европою? Что мне толкуют о благости, об отвлеченном правосудии, о естественных законах? Первый закон — закон необходимости, первое требование справедливости есть требование спасения государства. Хотят, чтоб люди, которых я осыпал богатством, пользовались этим богатством для составления заговоров против меня за границею. Этого быть не может, этого не будет; когда будет заключен мир, тогда посмотрим. Каждому дню его забота, каждому обстоятельству его закон, каждому его натура. Моя натура не ангельская; повторяю, надобно, чтоб почувствовали руку старого императора».
