Отославши письмо к королю, Веллингтон спустя несколько времени отправился к графу Артуа с теми же представлениями — переменить вредное влияние на полезное. Артуа отвечал, что ни он, ни сыновья его не вмешиваются ни во что и не имеют никакого влияния на дела: а между тем в павильоне Марсан было положено отправить Полиньяка к Веллингтону выведать, как союзные державы примут низвержение министерства Ришелье. Веллингтон отвечал ему, что примут очень дурно.
Посланники дожидались, какое впечатление произведет на короля письмо Веллингтона. Впечатление было неблагоприятное: король рассердился; ему не понравилось, что его хотели учить. Но резко высказать свой гнев было нельзя, чрез несколько недель он сказал герцогу: «Действия правительства должны были вам показать, что на ваши советы обращено внимание». Герцог и тут опять повторил свои советы. Поццо-ди-Борго со своей стороны сделал подобные же представления, и ему отвечали также уклончиво, а граф Артуа решился сказать, что император Александр получил неверные известия о положении дел во Франции, тогда как эти известия мог сообщить ему не кто другой, как Поццо. С посланником императора Александра стали обходиться с холодною учтивостью при дворе; но против герцога Веллингтона и англичан вообще ожесточение «крайних» дошло до высшей степени; уже начали поговаривать, что Бурбоны могут сделаться популярны только посредством войны.
Заседания палаты прекратились. Депутаты, наиболее потрудившиеся в деле реакции, были с торжеством приняты в своих провинциях; в Тулузе в честь Виллеля устроили триумфальную арку; народ отпряг его карету и повез ее на себе; вечером город был освещен; в театрах пели куплеты в честь ему. По-видимому, торжество «крайних» было полное: такое сочувствие народа! Хотели пользоваться своим временем, упрочить торжество:15 депутатов большинства, жившие в Париже, образовали под покровительством графа Артуа комитет, который сносился с депутатами, жившими в департаментах, передавал им, как нужно действовать. Неудовлетворительное состояние здоровья Людовика XVIII, ожидание скорой перемены на престоле усиливали также партию «крайних», в челе которых находился наследник престола: честолюбцы со всех сторон примыкали к партии, за которой было скорое будущее. Но для людей, смотревших беспристрастно на состояние Франции, все более и более оказывалось ясным, что «крайние» составляют незначительное меньшинство; что большинство раздражено и волнуется, волнуется бессильно, потому что нет пока вождей и знамен, но в некоторых местах прорываются восстания, рассчитанные на сильное раздражение в народе.
Видя, что во Франции играют в опасную игру, император Александр не хотел оставаться спокойным зрителем этой игры. В июне месяце Поццо-ди-Борго по приказанию императора прочел Людовику XVIII мемуар, в котором указывалось несоответствие действий французского правительства видам союзных держав, какие они имели при восстановлении Бурбонов, несоответствие поступков французского правительства советам императора Александра. Король оправдывался как мог. И другие союзные державы, как их ни тяготило то, что Россия делает первый шаг в этом деле, должны были признать необходимость поддерживать представления русского правительства. Но одних представлений было мало: надобно было указать средства, как унять «крайних». Необходимое следствие слабости — употребление сильных крайних средств. Король, по слабости своей, не умел взять в руки своих ярых приверженцев, сдержать и направить их деятельность; позволил брату стать в их челе. Они наделали вреда своею ревностью не по разуму; король, потеряв над ними всякую власть, не был в состоянии их остановить, и потому нужно было прибегнуть к крайним средствам, к распущению палаты, которую король называл «бесподобною» (introuvable), которая состояла из его ревностных приверженцев!
Бессмыслица, и бессмыслица страшно вредная по своим последствиям; но другого средства нельзя было придумать. Поццо начал настаивать на распущении палаты и на избрании новой порядком, определенным в хартии. Чтобы побудить короля к принятию этой меры, он представил ему, что император Александр очень желает уменьшить тягость военного занятия французских областей; но что помощь, которую император может оказать в этом случае, зависит совершенно от мудрости и твердости королевского правления. Король отвечал: «Уверьте императора, что я останусь конституционным государем». Но Поццо-ди-Борго, зная, что здесь надежда на будущую свою твердость только прикрывает настоящую слабость, начал представлять, что его величество, желая теперь пощадить себя от тяжелого усилия воли, увидит себя принужденным сделать еще большее усилие впоследствии, среди смятения и скандала прений, придворных интриг и шума парижских салонов. Король отвечал, что министры занимаются этим вопросом в Совете; что он сам думает о нем беспрестанно и подвергнет его обсуждению после самого серьезного исследования.
Ришелье был совершенно согласен с Поццо, что против «крайних» нет другого средства, кроме распущения палаты. Но ни Поццо, ни Ришелье не могли бы достигнуть своей цели без помощи любимца королевского, министра полиции Деказа, который мало-помалу умел привести Людовика XVIII к убеждению в необходимости распустить палату. Он представлял ему донесения главных полицейских агентов о состоянии страны; а в донесениях ярко изображалось всеобщее неудовольствие в стране на «крайних», ужас от их речей и предложений во время заседаний палаты. Когда король подчинился влиянию этих донесений, то Деказ поставил вопрос: хочет ли он быть королем партии или королем Франции? Было употреблено и другое сильное средство: донесено, как оскорбительно отзываются «крайние» о короле; какую радость изъявляют они каждый раз, как пойдут слухи о плохом состоянии его здоровья. Надобно распустить палату — и страшно: как распустить? Король колеблется, и Ришелье колеблется; Деказ настаивает: надобно уничтожить палату, которая постоянно мешает правительству, ослабляет его авторитет, похищает его власть, стремится унизить его, поднимаясь выше трона, ставя свою волю выше воли королевской, приучая народ к мысли, что настоящая верховная власть находится у собрания депутатов, им избранных. Надобно уничтожить палату, которая обнаружила свою несовместимость со всякой мыслью о примирении; которая оскорбляла и раздражала армию, оскорбляла народ во всех его чувствах; тревожила все интересы, подрывала публичный кредит и, поддерживая беспокойство и неудовольствие в народе, отнимала у правительства возможность установить спокойствие внутреннее и приобрести независимость внешнюю. Бюджет невозможен с палатою, которая ввела в честь банкротство; которая объявила войну всякому, кто даст правительству деньги взаймы; которая не побоялась возвести в принцип, что никакой контракт не обязателен для казны, если депутатам угодно освободить ее от него. Идея о чем-нибудь прочном не может укорениться в делах народа, когда члены большинства палаты при каждом удобном случае обнаруживают свою ненависть к хартии и надежду на восстановление старого порядка.
5 сентября (н. ст.) 1816 года подписан был знаменитый ордонанс о распущении бесподобной (introuvable) палаты, подписан был тайком от графа Артуа. Поведение Людовика XVIII в этом случае всего лучше показывает характер его. Считали неприличным не уведомить наследника престола об ордонансе прежде, чем узнает о нем публика, и в то же время король хотел избежать сцены с братом. Для этого он велел Ришелье в двенадцатом часу ночи уведомить графа Артуа об ордонансе, в то время как сам уже заперся в спальне, чтобы лечь в постель. Артуа, узнавши от Ришелье, в чем дело, закричал, что это невозможно и что он сейчас же пойдет уговаривать короля переменить решение; но Ришелье, хотя с трудом, удержал его, уверивши, что король уже лег и не велел никого впускать к себе. Видя, что делать нечего, Артуа ничего не говорил потом брату; но герцогиня Ангулемская не выдержала; не выдержал и король, которого ничем нельзя было так раздражить, как знаками внешнего неуважения и неповиновения. «Если бы вы не были дочерью Людовика XVI, — сказал он племяннице, — то не испытали бы крайнего снисхождения, с каким я на этот раз обхожусь с вами». Раздражение «крайних» не знало пределов; в салонах С.-Жерменского предместья гремели проклятья Деказу, которого считали главным виновником ордонанса 5 сентября; не щадили и короля; рассказывали, что одна знатная дама велела вынести бюст Людовика XVIII на чердак. Огорчению «крайних» соответствовала радость в других кружках: целовались на улицах, рассказывая друг другу радостную весть, и превозносили до небес Деказа. Толпу ликующих, разумеется, увеличивали и некоторые из тех, которые недавно готовы были впрягаться в карету Виллеля: ветер переменился, сила оказалась на другой стороне. Перемену ветра на хорошую погоду показывало то, что биржевой барометр поднялся сильно.
