«Вообще дела идут как нельзя лучше, и нам остается только поощрять чувства привязанности, которые государи расточают друг перед другом и которые, думаю, в эту минуту искренни. Я вполне убежден, что привычка к общему действию, общая слава и эти случайные съезды служат для Европы лучшими обеспечениями в продолжительности мира».
В другом письме Касльри говорит:
«Приятно замечать, как мало замешательства и как много прочного добра проистекает от этих собраний, которые издали кажутся такими страшными.
Конгресс представляется мне новым изобретением в европейском правительстве, уничтожающим паутину, которою дипломатия затемняет горизонт, представляющим всю систему в настоящем свете и дающим советам великих держав действительность и почти простоту одного государства».
Но этих взглядов на конгресс не разделяли люди, смотревшие на него издали. По поводу вопроса о периодических конгрессах Каннинг заявил в кабинете мнение, что система таких периодических собраний представителей четырех великих держав для обсуждения общих европейских дел — новость, польза которой подлежит большому сомнению; что она глубоко втянет Англию в политику континента, тогда как настоящая английская политика состоит в том, чтобы не вмешиваться в дела континента, исключая случаев нудящей необходимости. Все другие государства должны протестовать против такого покушения поработить их; конгрессы могут сделаться сценами кабал и интриг; в английском народе возбудится опасение насчет его свободы, если английский двор согласится участвовать в съездах с неограниченными монархами, рассуждать, в какой степени революционный дух может вредить общественной безопасности и требовать вмешательства союза для его подавления. Другие члены кабинета, не соглашаясь вполне с Каннингом, прежде всего, однако, имели в виду свои отношения к парламенту, прежде всего задавали себе вопрос: какое впечатление произведет на парламент решение насчет периодических конгрессов? Задавали вопрос: что, если многие из членов парламента посмотрят на дело так, как взглянул на него Каннинг? Что, если оппозиция станет развивать в парламенте те же мысли, какие Каннинг развивал в кабинете? Из-за чего подвергать министерство такой опасности? Лорд Батурст писал Касльри:
«Зачем преждевременно представлять новому, сомнительного характера парламенту систему, которая, если бы действительно была хороша, должна установиться сама собою таким образом, чтоб каждый конгресс обусловливал следующий при видимой пользе, обнаруживающейся при каждом съезде; а так как всякая политическая система имеет свое время, то конец этой системы будет менее заметен, если периодические конгрессы не будут заранее установлены».
Также несочувственно принята была английским кабинетом и мысль о включении Франции в союз, и также причиною отстранения ее была выставлена ответственность кабинета перед парламентом. Лорд Ливерпуль писал Касльри по этому случаю:
«Прежде всего здесь не практический вопрос — это более спор о словах, чем о деле. Мы все довольны нашими существующими обязательствами. Взгляды русского императора не могут быть допущены. Мы должны сказать одно, что мы остаемся верными нашим существующим трактатам и обязательствам и что, если когда-нибудь государи или министры их будут иметь случай совещаться сообща о каких-нибудь делах, имеющих возникнуть из условий последнего мира, французское правительство будет приглашено к участию в совещаниях. Если сочтут полезным, ввиду удержания Франции в порядке, назначить время, когда государи опять соберутся, то мы не видим препятствия к этому; но часто бывает так же неблагоразумно смотреть слишком далеко в будущее, как и суживать границы нашего кругозора. Мы должны сами помнить и нашим союзникам дать почувствовать, что все эти вопросы отзовутся в британском парламенте; что у нас будет новый, сомнительного характера парламент, не привыкший смотреть на вопросы внешней политики, как прежние парламенты, находившиеся под давлением великой опасности извне. Дайте понять русским, что у нас — парламент и публика, перед которыми мы ответственны, и что мы не можем вовлечься в виды политики, которая совершенно не соответствует духу нашего правительства».
Оба вопроса были решены соответственно взглядам лондонского кабинета. В протоколе конференции 16 ноября было объявлено, что дворы, подписавшие протокол:
во 1) Твердо решились ни в отношении друг к другу, ни в отношении к другим государствам не отступать от принципа тесного союза, принципа, господствовавшего до сих пор в их сношениях и общих интересах; союз этот стал крепче и неразрывнее вследствие уз христианского братства, которыми связали себя государи.
2) Союз этот, заимствующий свою действительность и прочность оттого, что держится не на каком-нибудь отдельном интересе, не на каких-нибудь временных, случайных соображениях, имеет одну цель — поддержание всеобщего мира, основанное на религиозном уважении к обязательствам, внесенным в трактаты, и ко всем правам, отсюда проистекающим.
3) Франция, присоединенная к другим державам вследствие восстановления монархической власти, законной и конституционной, обязывается содействовать с этих пор поддержанию и утверждению системы, которая дала мир Европе и одна может обусловить его продолжение.
4) Если, для лучшего достижения означенной цели, державы найдут необходимым установить особые собрания или между самими государями, или между министрами и уполномоченными для рассуждения сообща об их собственных интересах, то время и место этих собраний будут заблаговременно определены посредством дипломатических сообщений; и если эти собрания будут иметь предметом дела, связанные с интересами других держав европейских, то они будут иметь место не иначе как по формальному приглашению со стороны этих держав, причем необходимо, чтобы последние участвовали в них или прямо, или посредством уполномоченных.
Таким образом, на Ахенском конгрессе было остановлено развитие общего управления европейскими делами посредством конгрессов. Небывалое прежде общее действие государей с 1813 года естественно и необходимо вело к общему управлению посредством конгрессов; предстояло сделать новый шаг — узаконить это общее-правление и его форму постановлением, что конгрессы должны быть периодическими. Но сильный протест из Лондона — и предложение о периодических конгрессах взято назад. Роль Англии в этом случае замечательна в двух отношениях: по самому островному положению своему Англия — отрезанный ломоть от континентальной Европы; ни в каком случае ее интересы не могут быть так тесно связаны с интересами континентальных держав, как связаны интересы последних между собою; отсюда у Англии всегда своя особая политика, крайне осторожная относительно вмешательства, допускаемого только в крайних случаях, когда столкновения интересов на континенте прямо грозят интересам Британии.
С конца XVIII века интересы континентальных государств тесно связаны вследствие революционного движения, причем революционное движение Франции служит источником и поддержкою революционного движения повсюду. Но Англия и тут в стороне; формы ее политической жизни установились гораздо прежде, независимо от континентальных движений; и хотя демократические движения континента и находят отголоски в Англии; хотя эти отголоски могут становиться все сильнее и сильнее и очень озабочивать английских государственных людей охранительного направления, однако дело вовсе не так близко касается Англии, как держав континентальных. Таким образом, Англия по своему географическому положению и по своей истории способнее всех других стран поддерживать принцип невмешательства. Но при поддерживании этого принципа Англия выставила вопрос чрезвычайной важности, именно — вопрос об отношении конституций различных держав к этому общему управлению делами Европы на конгрессах. Русский император требовал, чтобы все европейские государства вошли в великий союз и улаживали свои отношения на конгрессах; но спрашивалось: государи неограниченные и министры их, не отвечающие за свои решения ни перед кем, будут ли одинаково поставлены на конгрессах с государями конституционными и министрами их, имеющими известные отношения к своему народному представительству? Таким образом, большее развитие известных народных личностей, различие в формах политической жизни у разных европейских народов становились помехою для утверждения общего управления делами Европы.
