Задача очень простая; ее решению чрезвычайно помогает теория невмешательства, хотя нет правила без исключений: где интересы Англии потребуют — там можно и вмешаться. Резкое различие в положении Англии и Австрии условливало различие взглядов, несмотря на симпатию их кабинетов по некоторым вопросам. Австрия — держава континентальная, нераздельная часть европейского политического организма, подверженная непосредственному влиянию внешних и внутренних движений; притом Австрия, несмотря на свои видимые крупные размеры, была держава крайне слабая по своему внутреннему пестрому составу. Сознание этой слабости должно было изощрять внимание австрийских государственных людей относительно всех движений, внешних и внутренних: движение, которое могло только поколебать, взволновать временно другое, более сильное государство, могло разрушить Австрию. Внешняя опасность прекратилась, по крайней мере чрезвычайно ослабела с падением Наполеона; но немедленно явилась другая опасность, внутренняя, — революционные движения, которые, если заразят Австрию, могут сглодать ее слабое тело скорее, чем всякое другое. Отсюда главная забота Меттерниха противодействовать этому революционному движению всюду, преимущественно в странах ближайших.
Так, естественно, должны были порозниться стремления Англии и Австрии, из которых первая преследовала преимущественно внешнее, вторая — внутреннее. Отсюда же и различие отношений их к России. Австрии точно так же противно было могущественное влияние России: она имела еще больше причин, чем Англия, бояться России, особенно по отношению к своему славянскому народонаселению. Но вопрос внешней безопасности стоял теперь для нее на заднем плане, а для удовлетворительного решения внутреннего необходимо было содействие могущественной России. Господствующее стремление Австрии как державы слабой было стремление употреблять чужие силы для своих целей, для своего поддержания. Меттерних не боялся усилить влияние России на дела Европы, если это влияние будет служить его целям, если он успеет направить его против революционных движений; притом сила России и не будет опасна, когда ее правительство будет занято каким-нибудь внутренним европейским вопросом и, противодействуя революционному движению, явится со строго охранительным характером: Австрия будет безопасна и будет играть важную роль как разумная сила, направляющая силы материальные для охранения спокойствия и общественного порядка; инициатива дела у нее, а всякое дело мастера боится.
Цель, разумеется, не могла быть достигнута вдруг; она достигалась исподволь, при содействии обстоятельств. Волнения немецкой школьной молодежи, скоро успокоенные, и либеральные статьи «Неккарской газеты» не могли иметь важного влияния на направление русской политики; но конституционное дело идет дурно в Польше, не по мысли государя, давшего конституцию; Франция сильно волнуется, скоро взволнуются Испания, Италия…
Мы оставили Францию в опасном положении, когда слабое правительство, не сумев сдержать своих естественных защитников, разорвало с ними и стало опираться на либералов. Но за либералами, которые были рады поддерживать конституционный трон Бурбонов, стояли люди из других лагерей — республиканцы, бонапартисты, которые сначала все смешались в общей оппозиции крайним роялистам, все одинаково приветствовали правительство, разорвавшее с последними; все казались одинаково ему преданными. Но потом, когда поднялись и стали на ноги, опираясь на руку, протянутую им правительством, то распустили свои знамена и стали действовать против правительства, которое, стремясь себя популяризировать и национализировать, разнуздывало их все более и более. Сюда присоединялась новость конституционного дела во Франции и страсть французов к игре в оппозицию; сюда присоединялось и то, что либеральные приверженцы Бурбонов ослаблялись тревогой относительно скорого будущего, когда трон должен будет перейти к принцу, явно стоявшему в челе крайних роялистов. Думали, что решение Ахенского конгресса, очищение Франции от иностранных войск, освобождение ее от опеки союзников — послужат средством к популяризированию и национализированию правительства, особенно к популяризированию герцога Ришелье, которому, после императора Александра, Франция преимущественно была обязана за ахенские решения. Но вышло иначе, и Ришелье недолго пробыл министром по возвращении из Ахена.
Ришелье понимал опасность шага, какой сделало правительство, разрывая с ультрароялистами и сближаясь с либералами; видел и следствия этого шага — усиленное движение в рядах врагов династии, жаловался, протестовал, требовал, чтобы не очень отдалялись от правой стороны, не очень враждебно относились к ней и не очень потворствовали левой. Но все это были слова, а не дело, для которого, как в высшей степени трудного, у Ришелье не было средств; большими способностями к делу, большей энергией отличался министр полиции Деказ, который владел полной доверенностью и волей короля; но мы уже видели, по какой дороге пошел Деказ. Ришелье не нравилась эта дорога, и, чувствуя разлад между собственными взглядами и взглядами товарищей, Ришелье тяготился своим положением и желал выйти в отставку по окончании того дела, которое считал своим призванием, — дела очищения Франции от иностранного войска; но император Александр уговорил его остаться, причем опирался также и на желание короля Людовика XVIII.
В Ахене Ришелье еще более был обеспокоен насчет ложного пути, которым следовало правительство, ибо государи и министры их в один голос указывали ему на опасное положение Франции. Под влиянием этих внушений Ришелье писал из Ахена в Париж сильные письма, возбуждая товарищей к наступательному движению против ультралибералов:
«Время либеральных уступок прошло; мы сделали их довольно, и все понапрасну: обратили ли мы хотя одного из этих негодяев? Схватимся наконец с нашими настоящими врагами! Мы побили правое крыло, теперь соединим наши силы против левого крыла, гораздо более страшного по сильным резервам, которые сзади него».
Но Деказ не разделял воинственного настроения главы кабинета: с правым крылом он покончил безвозвратно, а левое бить боялся, чтобы не остаться совершенно без помощи. Что нам приятно и легко, то обыкновенно кажется разумным и необходимым; так и Деказу единственно разумным и необходимым казалось популяризировать и национализировать правительство посредством сближения с либералами — это была его система; самолюбие требовало ее поддержания, и на воинственные выходки старого Ришелье молодой Деказ отвечает представлениями о необходимости действовать обдуманно, осторожно, не пугаясь, не торопясь, — советы, которые, смотря по человеку, иногда обличают опытность и мудрость, а иногда — бессилие, робость, неспособность к мерам решительным. По возвращении Ришелье из Ахена глава кабинета все более и более расходился с министром полиции: Ришелье настаивал на необходимости сближения с правой стороной, Деказ держался крепко стороны популярной, остальные министры делились между ними. С таким раздвоением кабинет существовать не мог. Беспокойство овладело всеми, ибо все интересы были затронуты; биржевой барометр то опускался, то поднимался в самое короткое время. Ришелье, больной нервами от страшного беспокойства, лишившийся сна, подал в отставку; упрашиваемый королем не покидать его, угрожаемый, что в случае выхода его из министерства король должен призвать на его место Талейрана, он соглашался на одном непременном условии, чтобы Деказ вышел из министерства.
