«Если во время прибытия императорского министра в Константинополь не будет еще никакого соглашения насчет греческих дел, то не будет ли он поставлен в крайне затруднительное положение? Он будет свидетелем борьбы между турками и греками, и борьба эта может иметь один из двух результатов: или греки и в этом году удержат приобретенную ими независимость, или будут низложены силою оружия. В первом случае турки могут приписать свою неудачу тайным проискам и сношениям императорского министра, как было при бароне Строганове, который и принужден был оставить Константинополь. Во втором случае русские посланники и министры союзных дворов могут ли оставаться неподвижными и немыми свидетелями беспорядков, которые всегда сопровождают победы оттоманских войск и которые еще более увеличат жажду мщения? И способна ли будет Порта в минуту победы выслушивать представления самые основательные? И однако, будет ли возможно не делать ей никаких представлений? По веронским протоколам греческие дела касаются всех членов Союза: и было постановлено, что все члены Союза коллективно будут принимать участие в их решении; следовательно, их министры вместе с русским министром будут находиться в одинаковом положении: отказываясь действовать, они не будут исполнять своих обязанностей; действуя, они должны будут бояться, что их требования будут отвергнуты, и это поведет к нарушению добрых отношений их к Порте. Россия не может равнодушно видеть продолжения порядка вещей, который парализует ее торговлю и вредит самым дорогим ее интересам. Другие союзные государства, конечно, не имеют таких важных побуждений; но будет ли и с их стороны политично и великодушно не положить конца бедствиям Греции и Турции? Союзники считают священною обязанностью содействовать сохранению общего мира; но этого мира не будет, пока идет борьба у Порты с Мореею и островами Архипелагскими, пока здесь господствует революция и анархия. Не будет мира материально, потому что далеко еще до окончания борьбы; не будет мира и нравственного, потому что борьба эта порождает в Европе во всех умах беспокойство, которое грозит опасностью. Союзные дворы одним своим единодушием придавили препятствия, без того неодолимые, свергли с престола похитителя и разрушительного гения завоеваний, удержали бич военных революций, восстановили общественный порядок на его древних основаниях; так неужели теперь они откажутся от одного из естественных следствий своей системы и не увенчают своих успехов, которыми стяжали себе признательность настоящего и будущего? Люди благонамерные поражены будут такою переменою и должны будут упрекать союзников в недостатке постоянства и мужества. С другой стороны, революционеры, изгнанные из государств, где они сумели соединить слабость с изменою, перенесут всю свою гибельную деятельность в Грецию, дадут здесь торжество своим разрушительным учениям и, быть может, успеют ввести в заблуждение народы, обвиняя Союз в стремлении отдать Грецию под власть анархическую и варварскую и поставить на одну линию магометанство и религию христианскую. Излишне исчислять все вредные последствия таких заблуждений. Они отнимут дух у друзей добра и наполнят радостию сердца заводчиков смуты, которые рассчитывают на бедствия человечества. Союзу необходимо, следовательно: уяснить свои истинные намерения; показать, что всюду он успел установить мир; для этого он должен спешить приведением к счастливому концу переговоров, иначе часть Европы будет страдать от продолжительного кровопролития и нельзя будет установить прочных отношений между Россией и Портою. Желая содействовать счастливому исходу дела, русский кабинет укажет средства для этого, по его мнению, самые верные, причем ограничится одними общими, взглядами. Очевидно, что турки не согласятся никогда признать политическую независимость Греции под какими бы то ни было формами. Не менее очевидно, что греки со своей стороны не согласятся никогда войти относительно Порты в положение, бывшее до войны. Надобно найти, следовательно, среднее положение, именно — установить в континентальной Греции княжества, подобные Дунайским. Таких княжеств будет три, по географическому положению Греции: в состав первого войдут Фессалия, Беотия, Аттика, или Греция Восточная; в состав второго — прежний Венецианский берег, Энир, Акарнания, или Греция Западная; третье княжество будет состоять из Морей, или Южной Греции, к которой можно присоединить остров Кандию. Что касается до островов Архипелага, то им можно дать муниципальное управление. Порта сохранит верховную власть над страною; она не будет посылать туда ни пашей, ни губернаторов, но будет получать ежегодную дань — одним словом, отношения будут те же самые, в каких Порта находится к Валахии и Молдавии. Представителем греческих княжеств и островов в Константинополе будет тамошний патриарх, который будет пользоваться покровительством международного права».
Новая причина сильного беспокойства в Вене! Россия прямо высказывает, как, по ее мнению, всего лучше должны определиться отношения между Грецией и Турцией; но здесь высказывается основная мысль русского кабинета: он не хочет независимой Греции, но княжеств, которых представителем будет константинопольский патриарх, которые, следовательно, подпадут русскому влиянию. Как тут быть? Другие державы не могут не принять в основе петербургского предложения. Единственное средство — замедлить дело. Австрийский посланник в Петербурге предлагает отложить его до конца кампании 1824 года. Турки наверно потерпят неудачу и потому должны будут согласиться на предложение держав, сделанное в смысле русского плана. Но петербургский кабинет не хочет медлить, требуя, чтобы тотчас же было приступлено к делу. В июне начались в Петербурге конференции по греческим делам. Дело трудное; и на этой трудности Меттерних основывал свои расчеты. «Вопрос о вмешательстве, — писал он интернунцию, — принадлежит к вопросам неразрешимым. Хорошо, если б можно было его избежать; но если нельзя, то надобно распорядиться так, чтобы доказательства неразрешимости вопроса были очевидны. В этом состоит вся моя тайна. Турки не хотят, греки также не хотят: этого с меня довольно, чтобы идти дальше». Турки действительно не хотели; когда они узнали из газет о содержании русского мемуара 9 января, то рейс-эфенди сильно против него высказался: «В каком договоре написано, что европейские государи имеют право распоряжаться в Турции, когда христианским подданным Порты угодно будет возмутиться? Чем может быть оправдана такая претензия: тем, что наше оружие не принудило бунтовщиков к покорности? Но кто в этом виноват? Кроме явных врагов, греков, мы должны бороться еще с тайными, которые нам подносят только дружественные слова, а бунтовщикам дают оружие, деньги, советы и помощь всякого рода. Мы не требуем ничего, кроме уважения к нашей независимости; мы не вмешиваемся в чужие дела и решились не позволять, чтобы другие вмешивались в наши». Когда и в Греции узнали о русском плане 9 января, то газета временного правительства «Гидрейские Ведомости» высказалась против него; греки требовали у Каннинга, чтобы Англия помогла им точно так же, как помогла испанским колониям в Америке. Каннинг был в затруднительном положении; поспешность России сбивала его; ему нужно было подумать, как бы выиграть ход перед Россией. Он замедлил посылкой в Петербург обещанного уполномоченного по греческим делам, племянника своего лорда Стратфорда Каннинга, и этот уполномоченный должен был приехать в Петербург — через Вену! А в Вене между тем хлопотали о том, как бы усилить несогласие между Россией и Англией, посылали в Петербург внушения, что Каннинг руководствуется представлениями революционного греческого правительства; такие же внушения посылались из Вены и в Константинополь.
