Россия хочет употребить силу против Турции; до этого допускать нельзя; но как же не допустить? Австрии одной нельзя воевать против России, за Турцию, надобно приобрести союзников, и Меттерних едет в Париж под предлогом опасной болезни жившей там жены; во Франции надобно прежде всего повредить влиянию России, влиянию Поццо-ди-Борго, и Меттерних говорит Виллелю: «Давно я не был в Париже; естественно, что я нашел много перемены; но всего больше меня поразило то, что Поццо-ди-Борго теперь не больше как русский посол». Виллель начал говорить о Восточном вопросе; Меттерних притворился спокойным и равнодушным. Виллель для указания важности вопроса привел слова императора Александра Ла-Ферроннэ: «Помогите мне уладить это греческое дело; знайте, что я один в целой моей империи хочу мира для обращения всех моих сил против революционеров Южной и Западной Европы; но я могу умереть, и вы останетесь тогда в страшной опасности». Меттерних отвечал: «Эта опасность меня не пугает, я берусь предохранить от нее Европу». Виллель не знал, что Меттерних в 1812 году точно так же брался спасти Европу — посредничеством Австрии в мирных переговорах и установлением равновесия между Россией и Францией посредством сохранения Наполеона.
Меттерних не нашел во Франции того, чего хотел; и чтобы напугать Россию ее одиночеством, поколебать ее надежду на Францию как на ее естественную тогда союзницу, Меттерних распустил всюду слухи, что чрезвычайно доволен своим пребыванием во Франции и нашел в Виллеле виды и намерения, совершенно сходные со своими. По этим слухам начали уже толковать, что Меттерних заключил в Париже секретный договор с французским правительством. Из Парижа Меттерних хотел пробраться в Лондон; но Каннинг поручил лорду Гренвилю, английскому посланнику в Париже, внушить австрийскому канцлеру, чтобы он не ездил в Лондон. Ему, Каннингу, известно, как он, Меттерних, вредил ему у короля; пусть не надеется иметь с королем тайных разговоров: по английским обычаям, он, Каннинг, должен присутствовать при всех объяснениях иностранных министров с королем. Меттерних ненавидел Каннинга за то, что последний нанес страшный удар его системе, отлучив Англию от совместных действий с Австрией в пользу Турции против греков. Каннинг платил ему тою же монетой; он писал Гренвилю: «Вы должны прежде всего знать, что я думаю о Меттернихе: это величайший мошенник и наглейший лжец на всем континенте и, быть может, в целом цивилизованном мире». Император Александр говорил Ла-Ферроннэ: «Каннинг и Меттерних не могут терпеть друг друга, — это личная вражда; но вы хорошо знаете дела; знаете, что без больших неудобств Каннинг может говорить дурно о Меттернихе, а Меттерних о Каннинге, — это дальше не пойдет. Но мы с вами обязаны соблюдать большую умеренность».
Перемена русской политики в Восточном вопросе произвела такую же тревогу и в Лондоне, как в Вене. Каннинг объявил Меттерниху, что оставит без ответа просьбу греков о принятии их в английское подданство; объявил всем, что Великобритания держится строгого нейтралитета, и между тем все знали, что преимущественно из Англии идут средства для поддержания греческого восстания; но в Греции Франция начинает соперничать с Англией; французские агенты хлопочут, чтобы греки образовали особое королевство под властью одного из французских принцев (орлеанского дома). Можно было дожидаться и ничего не делать, пока Россия вела со своими союзниками бесплодные переговоры в Петербурге, но теперь нельзя долее оставаться в бездействии: Россия увидала бесплодность переговоров, бесплодность союзного действия и хочет действовать решительно. Дело идет о войне между Россией и Турцией — значит, дело идет о существовании Турции в Европе, о Константинополе. Каннинг послал лорда Странгфорда в Петербург, а племянника своего, Стратфорда Каннинга, в Константинополь. Вследствие этого осенью 1825 года дело пошло живее в Петербурге. В ноябре французский посланник граф Ла-Ферроннэ первый выступил с предложением объявить Порте от имени пяти держав, что они считают войну между турками и греками конченною, вследствие чего требуют от Порты, чтобы она объявила, какие выгоды и ручательства намерена она дать своим греческим подданным, а державы обязываются заставить греков принять предложения Порты. Новый порядок вещей, который имеет произойти из этого соглашения, пребудет под покровительством пяти держав. Странгфорд объявил со своей стороны, что средства, употребленные до сих пор для прекращения печального состояния дел на Востоке, оказались недействительными; нужно употребить другие, посильнее, но не так, однако, которые бы могли вывести за линию нейтралитета и исключить надежду на сохранение мира между Россией и Турцией. Для этого Россия должна оставить в стороне все второстепенные вопросы и отправить в Константинополь министра, который действовал бы совершенно согласно с министрами других держав. Все они должны внушить Порте, чтобы она послушалась представлений пяти держав в греческом деле и не обманывала себя надеждой, что между ними господствует несогласие. Если предложения пяти держав, сделанные таким путем, будут приняты Портой, союзники употребят свое влияние, чтобы они могли быть приняты греками, не прибегая ни в отношении к грекам, ни в отношении к туркам к принудительным мерам. Если Порта отвергнет предложения, русский министр оставит Константинополь, и министры других четырех держав объявят, что они предоставляют Порту ее участи.
В таком положении находились дела, когда в Европе узнали о кончине главного деятеля эпохи — императора Александра I. Время Александра I-го делится на две половины 1814 годом: в первой — на первом плане борьба с Наполеоном; во второй — установление внешних и внутренних отношений у европейских народов посредством общих советов между их правительствами, или конгрессов. Но это различие, вызванное переменой в характере событий, нисколько не нарушает цельности духовной природы Александра I-го и ее проявлений. В первых действиях и словах молодого государя уже можно было заметить основы той политики, которой он оставался верен до конца и которая дала ему его историческое значение. Эти основы заключались в свободе и широте взгляда, его многосторонности, которые дают способность признавать право на бытие за многоразличными явлениями и интересами и отношениями и чрез это дают силу стремиться к их соглашению. Эти основы, дар природы, рано получили развитие вследствие благоприятных условий: молодой человек на высоте своего положения воспитывался под влиянием чрезвычайных движений, вызывавших своими крайностями движения противоположные, которые также доходили до крайностей и давали этим оправдание первым явлениям. Эти крайности направлений, быстро сменявших друг друга, одинаково не пришлись ни по уму, ни по сердцу Александра и закрепили в нем убеждение, что, удерживая направления от крайностей, можно заставить их существовать друг подле друга, не сталкиваясь и не сталкивая народы в кровавые борьбы, внутренние и внешние.
Задача, принятая на себя Александром, была самая трудная, самая неблагодарная из задач. Неистощимы похвалы, расточаемые беспристрастию, широте, многосторонности взгляда; но жестоко ошибется тот, кто в своих действиях будет иметь в виду эти похвалы. Человек, отвергающий односторонности, крайности направлений, становится чужд и враждебен людям, которые стремятся во что бы то ни стало дать торжество своему направлению безо всяких сделок, требуемых естественным ходом жизни, развития, без мира и даже без перемирия; они хотят иметь друзей для удачной борьбы с врагами и не любят посредников. И вот, для одних Александр является опасным либералом, возмутителем народов, ибо считает необходимым признать законными известные формы, выработанные тем или другим народом на пути своего исторического развития. Александр является опасным либералом за то, что первым условием успеха в борьбе с революцией поставлял избегание реакций, избегание того поведения со стороны правительств, которое вызывает революцию. Для других Александр являлся главою Союза, направленного против свободы народов, потому что не считал согласным с интересами народов и их свободы благоприятствовать подземной деятельности тайных обществ и солдатским революциям. Ни одно из направлений, боровшихся за господство после падения Наполеона, не было довольно Александром; каждое высказало свое неодобрение его деятельности, и эти отзывы перешли к последующим поколениям, легли в основу обсуждениям характера одного из самых знаменитых исторических деятелей. Умеренный, снисходительный отзыв заключался в том, что характер Александра представлял загадку, — отзыв легкий: не хочу дать себе труд изучить, объяснить явление — и объявляю его загадочным. Если убеждения меттерниховские, убеждения французской конгрегации не заключали в себе ничего загадочного; если такой же ясностью отличались убеждения карбонарские и другие, более или менее к ним подходящие, — то так же ясно было убеждение Александра, что ни те, ни другие не представляют ручательства за благосостояние народной жизни, за ее правильное и спокойное развитие. Что всякое одностороннее направление доступнее для толпы, — из этого не следует, чтобы направление неодностороннее было загадочным. Другие не останавливались на приведенном отзыве. Положение между крайностями, положение срединное, примиряющее, для толпы, для людей, не одаренных тонкой наблюдательностью, всегда или по крайней мере очень часто является чем-то двойственным: человек для соглашения постоянно обращается и к той и другой стороне, говорит языком, ей доступным; выражает свое сочувствие к известной доле ее интересов и убеждений, но в заключение требует уступки явлению, началу неприятному, враждебному. Человек, сочувствующий соглашению, понимает всю естественность, необходимость и правду такого поведения; но человек, отвергающий соглашение как невыгодное для себя, раздражается, и у него готовы слова для заклеймения примирительного поведения: «двоедушие», «лукавство»; «он только притворяется мне сочувствующим, ибо в то же время выражает свое сочувствие другому; он нынче говорит и делает одно, завтра — другое; на него полагаться нельзя: изменчивый характер»; самый снисходительный отзыв выразится тут словами «слабость», «колебание».
