Трудно предположить, чтобы союз Пруссии с Францией произвел очень неблагоприятное впечатление на императора Александра. Этот союз развязывал ему руки, позволял вполне следовать военному плану, который, в его убеждении, один только обещал успех. Фридрих-Вильгельм писал императору в марте 1812 года:
«Пожалейте обо мне, а не обвиняйте меня. В. величество сами бывали в таком положении, когда рассудок заставлял покоряться тяжким обстоятельствам, когда вы принимали благоразумные решения, стоившие дорого вашему великодушному сердцу (намек на Тильзит). Во всяком случае моя непоколебимая привязанность к особе в. величества останется одинакою. Если начнется война, то мы не повредим друг другу более, чем сколько потребуют строгие правила войны, и не будем забывать, что мы друзья, и придет время, когда будем союзниками».
В Петербурге не могли завидовать Наполеону, что он приобрел такого союзника, и потому могли не очень беспокоиться насчет следствий союза.
Более неприятное впечатление произвела весть о союзе Австрии с Францией, о вспоможении, которое первая обязалась доставить второй на случай ее войны с Россией. Поступок Пруссии оправдывался крайностью ее положения; Австрия не находилась в такой крайности и могла остаться нейтральною, как и заявила Пруссии. Могли удивляться поступку Австрии, еще не зная оснований политики человека, начавшего заправлять внешними делами Австрии. Кобенцль и Стадион не сознавали слабости Австрии, слабости коренной, неисцелимой; они жили еще идеями XVIII века; они не замечали нового начала, становившегося на очередь, — начала народности; они всецело были заняты борьбою с Францией, причем, естественно, признавали необходимость тесного союза с Россией; их беспокоили отношения России к Турции, но все же эти отношения не стояли для них на первом плане. Меттерних, надобно отдать ему честь, первый почуял восход нового начала, начала народности, и, следовательно, почуял полную несостоятельность Австрии в отношении к этому началу. Но сознание своей слабости, сознание, что только искусным лавированием, уменьем пользоваться обстоятельствами, можно спастись, естественно, возбуждало подозрительность и вражду ко всякой силе, особенно ближайшей, которая имела крепкие основы исторического существования и особенно могла выиграть при новом начале. И до Меттерниха знали в Австрии, что она находится между двумя колоссами — Францией и Россией; но думали, что с последним Австрии можно жить и иметь важное значение в Европе; что гораздо опаснее Франция.
Взгляд Меттерниха был иной: он недаром пожил во Франции, поговорил с Талейраном; он видел, что у французского колосса глиняные ноги; что он есть создание случайности, держится военным гением одного человека: не будет этого человека или изменит ему победа — и колосс рушится. Гораздо опаснее, следовательно, Россия, потому что основания силы ее постоянные, тогда как ослабление может быть только временное, случайное. В Австрии после Иосифа II-го становилось все сильнее и сильнее убеждение, что для нее выгодно не разрушение, а сохранение Турции. Меттерних, видя главную опасность для Австрии со стороны России; видя, что колоссальная держава волей-неволей стремится к Балканскому полуострову, слил Восточный вопрос с Австрийским, поставил существование Австрийской империи в тесную связь с существованием Турецкой. Главная опасность для Австрии будет настоять тогда, когда Россия обхватит ее с двух сторон — со стороны Польши, соединив ее как бы то ни было с собою, и со стороны славян Балканского полуострова: сербские движения для свержения турецкого ига под защитою России являлись уже для австрийского министра началом конца; а это упорство России в приобретении Дунайских княжеств, необходимых ей для соединения со славянами Балканского полуострова? Если России удастся обхватить Австрию Польшей и славянами Балканского полуострова, западным и южным славянством, то где найдет Австрия защиту? Внутри самой себя? Но там то же западное и южное славянство. В Германии? Но там Пруссия.
Правда, Меттерних толкует, что соперничество между Австрией и Пруссией должно исчезнуть, их интересы одинаковы, они должны стоять вместе против Франции и России; еще прежде Меттерниха начали об этом толковать и в Австрии, и в Пруссии; но в Пруссии толкуют об этом, пока она находится под ножом Наполеона, — оправится Пруссия от случайной беды, то при своей внутренней национальной силе, при своем единении с Германией, при своем союзе с Россией, с которой ей пока нечего делить, легко заговорит другие речи. Итак, главная опасность со стороны России: каждое движение, каждое дело Австрия должна совершать, имея в виду эту опасность. Для ее предотвращения надобно прежде всего сохранить целость Турции. За Польшей смотрит Наполеон; но Молдавию и Валахию он уступил России, и эта уступка будет иметь силу, пока будет сохраняться согласие между ним и Русским государством; следовательно, нужно подорвать это согласие, которое вообще гибельно для Австрии, ибо ставит ее в тиски между двумя колоссами. Страшная опасность: согласие может еще более скрепиться браком Наполеона на сестре русского императора. Надобно помешать этому браку, и Австрия сама предлагает в невесты Наполеону эрцгерцогиню Марию-Луизу, дочь императора Франца. Наполеон обрадовался предложению: его мучила мысль о возможности, вероятности отказа из Петербурга. Он повел сватовство на двух невестах и, как только последовал уклончивый ответ из Петербурга, обручился на Марии-Луизе: 6 февраля был получен ответ из Петербурга — в тот же день Наполеон объявил, что не утверждает конвенции о невосстановлении Польши, а на другой день, 7 февраля, был подписан брачный контракт с австрийской эрцгерцогиней. Австрия опять вошла под влияние благодетельного для нее божества — брака, опять получил значение старый латинский стих: «А ты, счастливая Австрия, заключай браки!» (Tu, felix Austria, nube!)
Конечно, Австрия не могла надеяться получить скорую, непосредственную выгоду от этого брака. Наполеон говорил, что брак не может иметь никакого политического значения, и говорил правду: он не был такой человек, чтобы из-за прекрасных глаз эрцгерцогини отдал бы хотя какой-нибудь клочок земли. Но во-первых, Австрийская династия успокаивалась: она не будет тронута, ибо вступила в связь с Бонапартовской династией, входила в систему государств, престолы которых были заняты родственниками Наполеона; во-вторых, Россия была удалена, и против нее легче стало действовать, легче было заставить Наполеона содействовать достижению главной цели Австрии — недопущению России усиливаться на счет Турции. Наполеон немедленно начинает получать внушения от родственного двора: «У Европы один страшный враг — это Россия; цивилизации Запада грозит варварство московское; его независимость находится в опасности от этой страшной империи. Император Наполеон один может ее сдержать: от его твердости и высокой предусмотрительности Запад ожидает своего спасения». Спаситель Запада пока молчал, не объявлял, какими средствами будет спасать Запад; он был очень доволен, что Восточный вопрос возбуждает такую ненависть в Австрии против России, и сам не спускал глаз с берегов Дуная. Летом 1810 года он был встревожен удачными движениями русских за Дунаем, взятием Базарджика и Силистрии. В Вене эти успехи приводили в ужас. Меттерних говорил французскому посланнику Отто: «Моего государя очень беспокоят русские успехи, грозящие гибелью Турции; дело важное, требующее мер быстрых, энергичных; пришло время Франции и Австрии соединиться, чтоб не дать Оттоманской империи сделаться добычею России».
