Первый и второй остров заселены были по образу и подобию всех островов мира; что касается третьего острова, то островитяне в какой-то момент под действием неопознанных полей и непроходимых энергетических уровней сломались и зажили наобум святых. Они открещивались друг от друга, а также от всего человечества и существовали на особицу. Именовались сии островитяне чурянами, потому что, чуть что не по ним, плевали через плечо, под ноги и прямо перед собой и злобно говорили: «Чур меня, чур!»
Бравые моряки высадились на острове в полдень после очередной порции склянок незадолго до рынды.
На берегу океана стоял высокий замок с зубчатыми башнями и подъемным мостом на ржавых цепях. Мост лежал на песке. Босой стражник в рыцарских доспехах и мотоциклетной каске молча преградил Василию, Перси, Джеймсу, Джойсу и Окассену путь, выразительно покрутив перед ними автоматом, и сказал:
— Барыня почивает и посетителей видала в гробу.
— Так то посетителей, — сказал Перси Китс.
После серии выразительных бросков и приемов карадо, дзютэ, самбо и румбо стражник уже без автомата сидел на мосту, вытирал кровь под носом и хныкал:
— Сволочи, пятеро на одного.
— Что же ты оружием балуешься, салажка? — спросил Перси.
— Автомат-то отдайте, он, чай, казенный, — сказал стражник, — мне графиня за него уши будет завивать.
Василий собрался было разрядить автомат, но стражник сказал — не заряжен, заряжать давно нечем, а получив оружие обратно, сообщил храбрецам: графиня опять всю ночь с алхимиком в башне что-то добывала, а теперь в блудуаре отсыпается.
— Дрыхнет красавица-то наша, — сказал стражник.
Графиня встретила первопроходцев в холле у камина. Ее небесно-голубые глаза гармонировали. Лазоревый дортуаровый муар неглиже шуршал. От графини разило ароматом. Огромный сенбернар выступал рядом с хозяйкою.
— Садитесь, придурки, — сказал сенбернар.
Моряки попадали в кожаные кресла.
— Не бойтесь, мальчики, — сказала графиня, — он у меня мутант на местной почве. Николетта!
Пухленькая маленькая служаночка в чепчике выкатила бар на колесиках, при этом не преминула ненароком задеть локотком Окассена.
— Я наслышана о ваших стихах, — сказала графиня Перси Китсу.
Тот очень растрогался и прочитал экспромт о родинке на ляжке.
— Пойдемте ко мне, — сказала графиня, — слова перепишете.
Во время отсутствия графини Николетта покатила бар обратно и снова задела Окассена, на сей раз коленкою; Окассен, как ни странно, не протестовал.
Вошел алхимик, мрачный изможденный человек в остром колпаке и черном балахоне до полу. Морякам он еле кивнул и обратился к сенбернару:
— Где хозяйка?
— На стихи перешла! — сказал сенбернар, тяжело вздохнул и сплюнул. — Чур меня, чур.
Василий и близнецы распрощались с алхимиком и вышли из замка. Окассена не было видно, зато с кухни слышался смех Николетты.
— Заходите завтра, — сказал алхимик, — завтра золото добудем. И призраков у нас по средам много, побеседуете.
— О чем им с этим старьем говорить?! — желчно спросил сенбернар.
В кустах при дороге кто-то шевелился.
— Эй, славяне! — услышали из кустов путешественники.
— Это ты нам? — спросил Джеймс.
— Мы разве славяне? — спросил Джойс.
— Все люди славяне, даже негры, — сказали в кустах, — ибо все от славян произошли и туда же вернутся, дайте срок.
Моряки вошли в кусты.
На болотце стоял стриженный под горшок человек с сохою в посконной рубахе.
— Славянин я, — сказал он. — Чужеземцы, помогите оратаю.
Моряки немного поорали со славянином.
— Живешь тут, что ли? — спросил Джеймс.
— Сельским хозяйством занимаешься? — спросил Джойс.
— Живу, иноземцы, — сказал чурянин — Ору. Жена моя за прялкою сидит, прёт. Дети на гуслях играют додекафонию. Графиня, западница проклятая, решила басурманский храм на нейтральной полосе заложить и назвать оный Наша Дама Из Парижа. Намекает на свое якобы хранцузское происхождение. А какая она, к ляду, хранцузская графиня? Типичная чалдонка. Магией и чарами досуг свой заполняет. Спектры опричь нее по ночам треплются. Дым сернокислый алхимик из сосудов поганых запускает; золото ищет, тварь, окружающую среду паскудит. Вместе с дымом космолетчицы голые на метлах из трубы сигают; космы распустят и летают, срамота, сила нечистая, с нами крестная сила. До седьмого колена у ей все якобы графини были, стервы из стерв, и всех Мартами звали. Потому и ейная кличка — Восьмая Марта.
— А что это там за строение на холме виднеется? — спросил Джеймс.
— Вечный Грек там обитает. Полуодетый ходит. Бегает в сандалетках. С факелом. По праздникам жертвы богам своим поганым приносит. Поросенок наш к нему забежал надысь, спалил и поросенка. Небось врет, что в жертву-то принес, сам небось сожрал. Голодает. Виноград у него не растет. И бараны дохнут.
— А в рощице что за ларьки? — спросил Джойс.
— Фирмач наш. Ларьки у него — фирмы разные. Видите — вывески? «Регенераж». «Оживляж». Эти на источниках живой воды стоят. Убить готов, чтобы потом оживить, морда торговая, мизгирь скудоумный. «Ойл энд олл». Это не знаю что. Москательная, что ль? Дондеже понеже. Погодь, вьюноша, я вам гостинца вынесу.
Дети грянули на гуслях марш «Прощание славянки». Щедро одарив путешественников семечками и веригами, славянин поклонился им в пояс. То же сделали и мореплаватели. И пошли на берег ждать Перси Китса от графини; дня через два и дождались.
IX. Прерванная беседа и начало поисков
Перси шел, слегка пошатываясь. Под глазом у него был синяк, одежда в лохмотьях. Метрах в трех за Перси, покачивая бедрами, двигался к берегу задумчивый Окассен, а за ним с узелком бежала Николетта. За Николеттой поспешал сенбернар тяжелыми скачками. Он приговаривал:
— Тебя-то куда несет, безмозглая?
— Куда Окассен, — отвечала Николетта задыхаясь, — туда и я!
— Отговори ты ее, приятель, — сказал Перси, — ведь ее капитан за борт бросит в надлежащую волну.
— Я тебе не приятель, — сказал сенбернар и снова обратился к Николетте. — На что ты ему сдалась, Окассену своему? Он плевать на тебя хотел. У него свои дела.
— Не скажи, — сказал Окассен мрачно. — И шел бы ты, мутант, к своей Восьмой Марте.
— Николетта, — сказал Василий, — лучше шла бы ты.
— Куда Окассен, — сказала Николетта, — туда и я.
— Кем же ты ему приходишься, девушка? — спросил Джеймс.
— Кто она тебе, Опоссум? Как ты ее на гребентине представишь? — спросил Джойс.
