Громов коснулся губами ее виска, сказал уже привычное «не бойся» и толкнул плечом входную дверь…
Они узнали его сразу, как только приблизились к беседке. Демос лежал на спине, по его бледному лицу от носа к подбородку стекала струйка крови. Кажется, он был без сознания. Рядом, у самой лужи, валялся черный кожаный рюкзак.
– Час от часу не легче! – Громов чертыхнулся, беспомощно посмотрел сначала на Демоса, потом на Анну. – Я вас обоих не дотащу.
– Все в порядке. – Она посмотрела на свои уже совершенно нормальные ступни. – Я могу сама.
– Босиком?..
– Тут ведь всего пара шагов. Громов, мальчику нужна помощь.
– Мальчику нужна помощь, – проворчал он, опуская Анну на землю. – Этому мальчику нужна не помощь, а ремень. Велено же было сидеть дома и не высовываться! Какого черта приперся?! Анюта, ну что ты стоишь?! Земля же ледяная! Беги к подъезду!
Ногам было холодно, но этот холод не шел ни в какое сравнение с тем, который ей довелось пережить.
– Я помогу, – она присела перед бесчувственным Демосом.
– Я сказал – иди в дом! – рявкнул Громов, перекинул через плечо рюкзак, поднял с земли парня.
Демос пришел в себя не сразу. Анна уже не на шутку испугалась и собиралась вызывать «Скорую», когда он наконец открыл глаза.
– Очухался? – Громов, который сидел тут же, на тахте, недобро нахмурился.
– Что я здесь делаю?.. – Парень попытался сесть.
– Вот и нам хотелось бы знать, что ты здесь делаешь! – Не обращая внимания на протестующий вскрик Анны, Громов зло встряхнул его за плечи.
– А ты? – Демос ощерился, и сквозь мертвенную, так напугавшую Анну бледность проступил злой румянец. – Почему тебе можно, а мне нельзя?!
– Потому что ты – щенок. – Громов говорил тихо, сквозь стиснутые зубы, но Анне подумалось, что лучше бы он кричал, таким страшным сделался его взгляд. – Ты лезешь туда, куда нельзя даже матерым!
– А ты, значит, у нас матерый?! – Демос зло и совсем по-детски шмыгнул носом, попытался снова сесть, но Громов толкнул его обратно на тахту. – А что, если такой щенок, как я, знает больше, чем такой матерый ты?!
– Что ты знаешь? – Анна предостерегающе положила ладонь на плечо Громова.
– Выпить есть? – буркнул Демос вместо ответа.
– А восемнадцать есть? – недобро ухмыльнулся Громов.
– Иди пока умойся, а я заварю чаю, – вздохнула Анна. – Ты же расскажешь нам все, что знаешь?
– Затем и пришел. – Демос встал и, пошатываясь, побрел в ванную.
* * *
1889 год Андрей Васильевич Сотников
Чем больше Андрей Васильевич размышлял над этим страшным и запутанным делом, тем острее понимал степень цинизма и коварства барона. Видать, тот звериным своим чутьем все ж таки почуял что-то недоброе, оттого и юлит, пытается сбить со следу. И ни при чем тут Косоруков с его глупой бравадой и почти детской беспомощностью. Надо думать, что и мадемуазель Морель не годится на роль невинной жертвы. Нет, у барона другая задумка: отвлечь, запутать, оклеветать невиновного, замести следы. Может так статься, что дьявол и вовсе собирается этой ночью сбежать. А что ему, при его-то деньгах? Переедет в другой город, может, даже в другое государство, и уже там возобновит свои злодеяния. А Андрей Васильевич для него помеха, потому как не сегодня-завтра докопается до истины, и тогда уж просто так не уедешь…
Решено! Не станет он присматривать за дурачком Косоруковым, и даже за мадемуазель Морель не станет. Он поступит умнее и дальновиднее – проследит за самим бароном. Оно конечно, страшно до нервной дрожи, но ради истины настоящий мужчина обязан отринуть собственные страхи.
Андрей Васильевич и отринул, однако, будучи человеком предусмотрительным, все ж таки подстраховался, написал разоблачительное письмо и велел верному Степке в случае чего передать его начальнику полиции. Косоруков, может, и дурак, да только мимо очевидных фактов не пройдет, да и дурости его вполне хватит, чтобы арестовать самого Максимилиана фон Вида. Было и еще одно послание, которое Андрей Васильевич запер в шкафчике стола. Особенное письмо, прощальное, только Мари предназначенное. Это на тот страшный случай, если, не приведи Господь, не доведется вернуться живым с предстоящей ночной прогулки. Пусть не думает Мари, что был он ничтожным писакой и понапрасну сгубил ее молодость, пусть знает, за каким смелым и отчаянным человеком была она замужем.
От мрачных этих мыслей затряслись и руки, и подбородок, а верный пистолет едва не выпал из ослабевших враз пальцев. Нельзя думать о дурном, он обязательно вернется. И не просто вернется, а победителем! Даст Бог, и письма никакие не понадобятся. Была трусоватая мыслишка взять с собой Степку, но Андрей Васильевич от нее отказался. Не вправе он распоряжаться чужими жизнями, только своей.
Ночь выдалась темной-темной. Вот даже странно: звезды на небе яркие, как начищенные пуговицы на офицерских мундирах, а свету от них чуть. И луна в полнеба, а тоже вроде как горит вполсилы. Дьявольская ночь для дьявольских забав.
Сидеть в кустах, постриженных на французский манер, было колко и страшно неловко, зато не заснешь. Опять же, окна кабинета барона вот прямо перед тобой, видно, как на столе горит свеча. Раз горит, значит, барон на месте. Надо лишь не прозевать момент, когда погаснет свет. Это будет подтверждением того, что дьявол наконец-то вышел на охоту.
Ночь уже давно перевалила за середину, а свет в кабинете продолжал гореть, да и Андрея Васильевича стало клонить в сон с такой силой, что не помогали ни впивающиеся в бока колючие ветки, ни даже страх от задуманного. Слаб человек, а дьявол этой слабостью пользуется…
А свеча все продолжала гореть. Вот странная ведь штука: свет есть, а теней никаких не видно. Может, и нет там никого вовсе? От внезапной догадки Андрей Васильевич враз покрылся холодным потом, уже не особо таясь, подполз к окну, прижался щекой к стеклу. Так и есть – пусто, никого! Обвел его барон вокруг пальца, как мальчишку. И страшно даже подумать, что творит хитрый дьявол в это самое время…
Андрея Васильевича вела интуиция. А на что еще ему оставалось надеяться, когда все козыри у врага?! Барон мог отправиться в любое место и убить любую несчастную даму, но Андрей Васильевич знал только одно подходящее место и одну даму, интересующую чудовище. Мадемуазель Морель жила всего в миле от города, в небольшом, но весьма комфортабельном особнячке. Если не ковылять, как древний старец, а вспомнить, что в юные годы Сотников весьма успешно занимался атлетикой, то можно управиться в короткий срок.
Бежать в темноте по проселку было тяжело, в левом боку кололо, а предательская одышка появилась уже вскорости, но Андрей Васильевич не сбавлял ходу. Подгоняемый дурным предчувствием, он боролся с дорогой, точно с личным врагом. Несколько раз борьба эта заканчивалась падением в пыль и разодранными в кровь ладонями, но он не поддавался желанию отдохнуть хоть минуточку, а со стоической решительностью поднимался на ноги и уже не бежал, а брел по, казалось, нескончаемой, дороге.
