– Ты невыносимый эгоист!
– Только сейчас это заметил?
– Мне казалось, ты изменился после издевательств в школе. – Я вскочил с места, теперь смотря на Алексиса сверху вниз.
Сделал несколько демонстративных громких вдохов, дабы показать Алексису, как бурлят во мне чувства. Но, кажется, он и без этого все понимал. Парень становился невыносимым, мне было сложно даже разговаривать с ним.
Я не знал путей отступления ровно так же, как и наступления, чувствуя дискомфорт рядом с этим человеком.
Наши интересы не сходились ни в чем. Мировоззрения были абсолютно диаметральны. Мы – противоположности. Я и раньше осознавал это, особенно после его реакции на случай с учительницей. Но сейчас, когда столкнулся с откровенным эгоизмом Алексиса… Мне стало плохо. Ужасно обидно. Я разочаровался. Мои надежды были уничтожены. Еще хуже становилось при мысли: «Так за что же я люблю его? За что?».
– И что же ты собираешься делать? – наконец спросил я.
– Ждать, пока он уедет.
Быть рядом с Алексисом сейчас бессмысленно. Я ушел сразу же после его холодного ответа.
На улице я пришел в себя. Свежий воздух остудил мой пыл, и в голову начали приходить здравые мысли. Одна из них выделялась особенно четко, она так и просила своего воплощения в жизнь.
Я вернулся в домик. Нашел бумажку, ручку и принялся писать. Рука дрожала. Я все еще сомневался, стоит ли мне делать это, но иного пути не было. Этот поступок решит все.
22
Утро. Не сказать, что холодное, ведь я не особо обращал внимание на температуру. На мне были обычные джинсы, кеды и толстовка, в то время как все горожане расхаживали в куртках, пряча румяные щеки и носы в шарфах и воротниках.
Рука сжимала листок бумаги. Так сильно, что тот хрустел.
Я подошел к дому Алексиса. Шаг, два, три. Почему я считаю их? Почему дрожу, не от холода ли? Нет, тело покрылось мурашками и дрожало от страха. Страха неизвестности. Что если все пойдет не так?
Входная дверь в доме Алексиса открывается. На пороге стоит мистер Бертольд в модном дорогом пальто, черных брюках и кожаных лакированных ботинках.
Я стою за забором. Сейчас или никогда!
Я опускаю листочек в почтовый ящик и как можно громче стучу по нему. Мужчина мгновенно оборачивается, второпях спускается по ступенькам. Теперь он стоит рядом со мной и оглядывается по сторонам.
Небо заполонили тяжелые черные тучи. Они не предвещали непогоды, но все равно не желали уступать место солнцу. Из-за них город погрузился в сумрак, все казалось таким серым… Черт, опять серый!
Светлые волосы мистера Бертольда уже не были такими яркими и привлекательными. Лицо выдавало усталость – он наверняка не спал всю ночь в поисках сына. Морщины на веках, полузакрытые глаза и омертвевшие губы, давно не окрашивавшиеся улыбкой, – яркое тому доказательство.
Он достал листочек из ящика. Сердце колотилось все быстрее и быстрее, пока оживший взгляд мужчины бегал по строкам на бумаге. Бертольд бросился в дом.
У меня получилось. Не было времени даже понаблюдать за ним дальше – нужно мчаться как можно быстрее к цели. К месту встречи, где наконец-то все закончится.
Я добежал до переулка и попытался открыть дверь. Заперта.
– Алексис, открой срочно! – начал тарабанить по двери. Грохот отражался от грязных стен. Главное, чтобы шум не привлек внимание окружающих. Алексис не отвечал. – Ты тут?
Я уже слышал шум приближающегося авто, скорее всего, мистера Бертольда. Выбежал на улицу и увидел, как в квартале в ожидании зеленого светофора стояла знакомая машина.
Где же Алексис?
Оглядевшись по сторонам, я был готов рвать волосы на голове. От переизбытка эмоций, ощущения краха ожиданий мне хотелось разбить стену кулаком. Вернее, кулак об нее.
Ну как же так?! В моем представлении они должны были встретиться, взглянуть друг другу в глаза и расплакаться, а потом пойти домой, попить чайку и поговорить по душам. Лишь сейчас сквозь черные очки реальности я разглядел глупость и нереальность своих ожиданий.
– Даан, что ты тут делаешь?
Я моментально обернулся. Передо мной стоял Алексис в наушниках. Один из них он нехотя вынул, чтобы услышать мой ответ, – высшая степень уважения!
– Алексис, я хотел, чтобы вы с отцом…
Слова приглушил протяжный визг колес. Удар. Женские крики. Я боялся обернуться – тело окоченело. Окружающие звуки пропали, уши заложило.
Алексис смотрел куда-то вдаль, позади меня, приоткрыв рот и широко раскрыв глаза. Из его рук выпал телефон, но он словно не заметил этого, даже когда тот со звоном разбился об асфальт. Тело его тряслось, плечи вздрагивали при каждом болезненном вздохе.
Все звуки исчезли. Мой разум темнел при малейшей мысли о том, что произошло у меня за спиной. Все происходило как в замедленной съемке. Мир перед глазами потерял краски, поблек. Но из этого состояния меня вытянул дикий, горестный крик:
– Папа!
23
Вечная кладбищенская слякоть расступилась вокруг моих стоп. Подошва, вся обувь заляпана ею. Я чувствовал влагу внутри ботинок – ужасное, просто омерзительное ощущение. Под кофту пробрался ветер. Его холодные руки ласкали мое тело: тут же появились болезненные мурашки. Боль от них помогла мне прийти в себя после забытья вчерашнего дня.
Люди вокруг плакали. Наверное. Где-то были слышны всхлипывания, кто-то просто прикрыл лицо руками. Кто-то, не размыкая губ, смотрел под ноги пустым взглядом, сжимал кулаки. Почти никого из присутствующих я не знал, но отметил, что полицейских Хагрида и Байкорта нигде нет. Зато заметил Кессинджера. Он не проронил ни слова. Стоял, уставившись в землю, но иногда оглядывался в поисках кого-то.
Одна девушка рыдала без умолку. Ее трясло. В глазах читалось понимание, что ничего уже не будет как прежде. Она кричала, сжимала кулаки. Кожаные перчатки натягивались на костяшках, слезы текли бесконечным ручьем, лицо багровело все сильнее. Это была Мона.
Когда рядом кто-то искренне рыдает, тоже хочется заплакать. Особенно на похоронах. Особенно родного человека. И ты испытываешь облегчение при понимании, что всех ждет та же участь. Это единственное, что произойдет с каждым, каким бы ты ни был: богатым или бедным, геем или гетеро, черным или белым, атеистом или верующим, инвалидом или здоровым человеком. Все мы умрем, и неважно, как и когда. Это стало ясно как никогда прежде.
Я опустился на колени перед могильной плитой. И в ужасе осознал, что под моими ногами находилось мертвое, холодное, бледное, уже начавшее разлагаться тело.
Самая ужасная вещь – недосказанность. Когда самое важное замалчивают. Однако когда хочешь, но так и не успеваешь рассказать, это еще хуже. Быть может, твои слова могли бы изменить мировоззрение и жизни людей, что будут окружать тебя в момент смерти.
