Книга Личная нескромность павлина, страница 28. Автор книги Белла Улановская

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Личная нескромность павлина»

Cтраница 28

Тут и я решила задать вопрос, который меня давно интересовал. Вот сейчас я узнаю из первых, как говорится, рук: «А правда ли, что за Пашневым будет лагерь? И когда?»

— Да, — говорит, — будут выращивать табак, но сорт потерялся, семян махорки не достали.

— А народ откуда взять? — спросила я.

Он повеселел.

— Народ? — Он обвел взглядом комнату, и портрет Энгельса, и списки бригад, и карту полей и урочищ. — Только бы огородить, — он многозначительно кашлянул в кулак, — а народ быстро соберем! найдется! — Он повел рукой, и широк был его жест, и обвел он четыре стороны света, и вся многолюдная контора проследила за направлением его руки, и все увидали тот круг, который он плавно очертил, был он безграничен, уходил за речку, и за Котлован, в Новгородчину, и за Удомлю, за Бологое вплоть до Москвы.

Народ есть, семян нет. Не зацвела еще та махорка, и не дошли ее семена до областных огородов и тверских козлов, но зреет уже где-то крутая махра на крутой кирзе.

Вдохновители новых плантаций простерли глаз в медвежий угол:

— Махра!

Подсобное хозяйство: не то выращивать собственные пайки, не то пересыпать суконные мундиры от молей, нафталин, говорят, снимают с производства, а о сбережении начальственного сукна не думали — еще не время, товарищ!


Короткая оттепель в начале необычайно суровой ранней зимы. Вечером я была в гостях в соседней деревне, теперь шла домой, напоследок мне налили огромную кружку бразильского растворимого кофе; я шла и удивлялась поразительно теплому вечеру, фонари не горели, была полная темень. Бархатная грязь, теплый дождик после стужи последних дней, какое-то оттаивание души и сердца, какое-то размягчение — до чего же долго надо мерзнуть, чтобы так остро почувствовать мягкий шелест дождя по шоколадной нежной грязи. Где-то лаяли собаки, под ногами все было живое, какие-то твари перебирались через дорогу, какая-то всеобщая переправа, что-то было южное, влажнотропическое в этой ночи, какая-то скрытая мощь оттаивания, каких-то сил земноводного переселения, ожили, перебираются, неудержимо, неуклонно — на зимовку — в водоемы, ручьи, речки; сентябрьский мороз застал их неожиданно (одна такая забилась наспех в лохань с водой во дворе — убежище начерно), это была остановка в пути, срочный привал, когда выбирать уже не приходилось, — и вот они впрыгивают в ближайшую емкость, хотя до реки остается совсем немного, а теперь они перебирались основательнее, из временного, часто нелепого укрытия в природой предназначенные места зимовок — поход травяных лягушек, и тут в тон ритмичному бархатному шлепанью послышалась музыка, музыка в кромешной тьме, глубокий пульс бас-гитары из хорошего стереоусилителя. Фонарик освещал ожившие сгустки грязи, стремящиеся прочь с дороги, на обочину, и вниз, в ручей. Никогда мне больше не услышать такой великолепной музыки, пропущенной через усилитель влажного воздуха. Известно, что музыка обладает способностью расширять пространство, здесь она прошила обволакивающим бархатом воздух, землю, темноту и влагу, так бы и брести всю ночь, только идти, только слушать это шлепанье, только вглядываться в эту черноту под ногами, только что было черно, безжизненно, но вот темнота сгущается, превращается в живой комок, и вот он оживает, как в первые дни творения, упорно перемещается в нужном направлении. Всего только повышение на пять градусов, прекращение леденящих осенних ветров, а для нас это — оглушительный оркестр потепления, и действует посильнее, чем многоголосый соловьиный хор или стрекотанье южных цикад, это последние всплески — комки жизни перед долгой, долгой зимой; и сзади, и спереди, и сбоку не то шорох дождя, не то мягкое шлепанье, как будто они не заснуть спешат, а куда-то сговариваются, что-то их там ждет, а что их может ждать, кроме спячки, где они остекленеют, а возможно, и задохнутся, если там в воде окажется мало кислорода. Это странное оживление чем-то напоминает ложные осенние тетеревиные тока, только здесь не отрезвляющая прозрачная осенняя холодная ясность, а какая-то охмуряющая осенняя распутица. Зарыться бы с головой в эту согревающую грязь, оттаивать, отогреваться, задышать ровно, в такт, слушать шепот дождя, а может, и понять лягушечье тихое переговаривание, может, их тихое переругиванье — что-нибудь насчет дороги, глубины колеи.


День рождения Владимира Федоровича Голубева, лесника из Котлована и заядлого охотника, совпадал с началом открытия весенней охоты. К этому времени я обычно старалась приехать.

Бывало, мы ходили зимой на зайца с его собакой Заливаем, бродили и осенью, высматривали тетеревиные кормежки, прислушивались к ложным токам. Были у него и черные суконные чучела тетеревов, сшитые еще дедом, с красными бровями и бусинками-глазками. Пару таких чернышей прибивают на березу повыше и устраивают шалаш.

Но, конечно, больше всего он любил охоту на глухаря.

Ночной костер на краю глухого мохового болота, где в три часа ночи начнет токовать глухарь.

Где бы я ни была, как только начнутся эти светлые апрельские ночи, появится первая вечерняя звезда на светлом еще небе или пролетит самолет — с тем особенным ровным, мощным, но далеким гулом, — я сразу душой там, на Ершовом болоте.

Он умел вскипятить чай почти на ходу. Несколько веточек, рогатинка, косо воткнутая в землю, — и уже кипит котелок, готов крепкий чай, особенно необходимый, когда ты уже клюешь носом и еле бредешь.

Неутомимый ходок — за ним было трудно угнаться и в начале пути.

— Ты как осенний жеребенок, — сказал он.

— Почему?

— Я же тебе говорил!

— А я забыла!

— Осенью он сытый, ленивый и еле плетется за телегой.

Однажды, напившись чаю его приготовления, я показала прыть. Мы возвращались с глухариного тока. С нами была легкая на ногу Вакаринская барыня, утром по пути с Ершова болота мы ненадолго к ней зашли, и Владимир Федорович пригласил ее в гости:

— Пойдем, Лена, в Котлован, погостишь у нас, Александра Васильевна тебе молока плеснет, домой принесешь. У тебя бидон есть?

И вот я, только что до этого засыпая на ходу, так приободрилась, что быстро припустила вперед и громко запела:

— По Дону гуляет!

Я орала на весь лес все громче и громче и шла все быстрее. Они остались далеко позади.

Я уже почти пропела длинную песню, когда он мне что-то прокричал.

Я не расслышала, но решила, что наддай, мол, еще и прибавила крику.

Наконец перед развилкой я остановилась, поджидая их.

— Ты не слышала, что я тебе кричал?

— Нет.

— Ведь за тобой медведь шел! Он меня увидел и свернул вон туда!

Утка, тетерев и глухарь — вот что было в наших рюкзаках!

Бывало приезжала в Астафьево, останавливалась у своих и сразу бежала в Котлован к Владимиру Федоровичу.


А Вакаринскую барыню депортировали. Будто бы сказала она: «Живу хуже, чем в Америке!»

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация