Русалочье озеро было маленьким, раз в десять меньше Мертвого. Зато, если верить молве, имелась у него одна любопытная особенность. Во время русалочьей недели вода его становилась в некотором смысле целебной. Стоило только барышне семь ночей подряд в ней искупаться, как биологические часы поворачивали вспять. Особых перемен в Эллочкиной внешности Гришаев не замечал, но Вадим Семенович уверял, что прогресс налицо. Вот по этой причине Ивановы, вместо того чтобы валить из Полозовых ворот без оглядки, продолжали совершать свои ночные вылазки. Да, по всему видать, красота – это страшная сила, способная сподвигнуть женщину на героические поступки.
Весь следующий день и частично вечер Гришаев посвятил осмотру дома. Осматривал осторожно, неспешно, начал с подвала и лишь к вечеру закончил чердаком. Что конкретно искал, и сам не знал. Просто как-то увлекся рассказами о Василиске, да и собственные соображения на этот счет имелись. Поиски его нельзя было назвать тщетными, потому что в одной из пустующих комнат он обнаружил балахон и черный парик – прощальный привет от донимавшего Алевтину призрака. Балахон пах духами, и тут уж не нужно было обладать Эллочкиным нюхом, чтобы в этом терпком запахе узнать духи экономки. Вот тебе и Настасья-утопленница! И даже мотивы экономкины ему теперь были ясны. Все, как он и предполагал: борьба за наследство, попытка вывести из игры конкурентку. А потом оказалось, что старый хрыч их всех обыграл, и маскарадный костюм больше не нужен. Славное местечко, ничего не скажешь. И ведь у каждого своя тайна...
Свет в доме пропал, когда Гришаев спускался с чердака. Может, ничего особенного, а может, и не просто так пропал. Надо бы глянуть, как там Алевтина.
Вовремя глянул, как раз успел, чтобы снять девчонку с балконных перил. Грешным делом подумал, что она снова в трансе, но она вдруг вцепилась в него мертвой хваткой, прижалась всем телом и расплакалась. Значит, не в трансе, скорее уж в истерике...
Странное дело, но истерика эта ему нравилась, и мертвая хватка, и горячее девичье тело, которое можно обнимать нагло и беззастенчиво, и горько-соленые слезы, и осознание, что защиты она ищет у него, простого этнографа, а не у рыцаря Оленина.
Той ночью Гришаев нарушил самое главное свое правило – не вступать в близкие отношения с клиентками. Не вышло у него ничего с отстраненностью и незаинтересованностью. Какая уж тут незаинтересованность, когда в твоих объятиях такая женщина! И только ты один ей нужен, и только ты один в силах ей помочь.
Гришаев понимал, что вся эта любовь-морковь всего лишь иллюзия, предрассветный туман. Что наступит утро, и девочка опомнится, а может, даже и ужаснется от осознания того, с кем провела ночь. А если даже не опомнится и не ужаснется – она же еще молодая, а оттого глупая и романтичная, – то он-то уж точно не молодой, третий десяток разменял. Он должен за двоих думать, понимать, что ничем хорошим такие отношения закончиться не могут. Подумает! Вот закончится эта шальная ночь, и он обо всем хорошенько подумает.
Утро Гришаев начал с допроса, хотел бы с чего-нибудь более приятного, но сам себе запретил. Все, ночь закончилась – баста! И времени, черт побери, почти не осталось. Сегодня, если верить легендам, Василиск Алевтину у него отнимет.
Ну, это еще бабка надвое гадала, кто у кого что отнимет! Пора бы ему наведаться в город к следователю, уточнить кое-какие детали. Еще хорошо, что следак – мужик понимающий, из тех, которые от бывших коллег по цеху нос не воротят и – чего уж там! – от скромных подношений в виде армянского коньяка не отказываются. А заодно неплохо бы сделать звонок своей работодательнице. Пусть наконец расскажет, от кого он на самом деле должен был защищать Алевтину.
Алевтина отпускать его не хотела – боялась одна оставаться в поместье. Ничего, он быстро, одна нога тут, другая там. А для скорости можно воспользоваться джипом Алевтининого усопшего муженька, вот и ключ в замке зажигания торчит...
Разговор с работодательницей получился тяжелый, пришлось надавить, рассказать обо всем, что творится в поместье, и о Василиске тоже упомянуть. Вот тогда она и сдалась.
Ее звали Лидией, и Алевтине она приходилась родной матерью. Ну вот, а Алевтина рассказывала, что провела детство в детском доме. Хорошая же у нее мама.
Хорошая не хорошая, но каяться и убиваться из-за того, что бросила родную кровиночку на произвол судьбы, она не стала.
...Вы, молодой человек, многого не знаете. Вы видели Алевтининого деда? Какое впечатление он на вас произвел? А как вам история с договором? Я всю свою жизнь считала, что разговоры о Василиске – это всего лишь семейная легенда, и даже в отцовской жуткой болезни не видела ничего мистического. До тех пор, пока не родилась Алевтина...
Она была особенной, моя девочка, и на ней было его клеймо. Мой отец души во внучке не чаял, даже простил мне, что родила ребенка вне брака, а через пару месяцев я нашла его дневник и узнала подлинную цену его любви. Он собирался принести ее в жертву, отдать змею за грехи своих предков. Он был сумасшедшим, и я испугалась, струсила. Теперь понимаю, что поступила подло, но, молодой человек, тогда мне было всего лишь восемнадцать. Молодость-глупость...
Я хорошо все продумала: уехала в другую область, в другой город, в записке указала не паспортное имя дочери, а имя, данное Алевтине при крещении. Сделала все, чтобы он не смог ее найти. Вы считаете, что я должна была оставить ребенка себе? Знаю – считаете! И что бы ее ждало с такой матерью, как я? Ни денег, ни образования, необходимость постоянно жить с оглядкой...
Я хотела ее забрать, честное слово. Но жизнь распорядилась иначе, я была вынуждена уехать за границу. Это долгая история, не имеющая к делу никакого отношения. И это моя нескончаемая боль.
Я нашла свою дочку, когда ей исполнилось двадцать лет. К тому времени она была замужем и, кажется, счастлива. Я успокоилась, присматривала за Алевтиной со стороны, а потом узнала, что мой сумасшедший отец все-таки до нее добрался. Вот тогда я и обратилась к вам. Нет, молодой человек, я не знаю, как можно исправить ситуацию, все, что я знала, я вам уже рассказала. Вы же профессионал, вы самый лучший. Присмотрите за моей девочкой, я прошу вас...
...Вот так-то – присмотрите за моей девочкой! Как, оказывается, все просто, переложил ответственность на чужие плечи, заплатил деньги и поглядывай себе со стороны!
Остается еще один шанс: Агафья Сидоровна, бабка Федора, похоже, тоже что-то знает. Знает, да вот только захочет ли говорить?..
Агафья Сидоровна захотела. Гришаеву вообще показалось, что она его ждала. Высокая, статная, с тростью этой эксклюзивной, совсем не старушечьей. Что ни говори, а от учительницы в ней было побольше, чем от ведьмы.
– Приехал? – Она коротко кивнула в ответ на его приветствие. – Ну, спрашивай, раз приехал.
И он спросил.
– Хочешь знать, существует ли Василиск на самом деле? – она задумчиво покачала головой. – Существует. Не знаю, что это или кто это. Знаю только, что это что-то очень древнее, вне понятий добра и зла. Когда он Зою мою, Федорову мать, к себе позвал, я постаралась побольше о нем узнать, потому что за Феденьку боялась. Все большей частью сказки да мифы, но в любой сказке есть доля истины. Сразу говорю, убить его нельзя. Можно ослабить. Если повезет, то надолго, но не навсегда, – она замолчала, а потом вдруг сказала: – Феденьку моего он забрал. Я сразу это поняла, как только увидела, что звери его стали бояться. Верный признак... одержимости. Я тебе скажу, как с ним бороться. Только пообещай, что Феденьку не убьешь. Он славный мальчик, добрый – грех такого убивать... А Алевтину свою в озере ищи, если успеешь. – Она так и сказала «в озере», махнула нетерпеливо тростью: – И поспеши, сегодня последний день, он уже почти в полную силу вошел, ему ночи больше дожидаться незачем...
