– Я тут заявился без приглашения, – сообщил майор Брутт Порции. – Боюсь, что здорово побеспокоил вашего брата. Но ваша невестка очень любезно сказала, что…
– Конечно же, она говорила искренне, – сказала Порция.
– В любом случае, – продолжил майор, не переставая с мучительным усердием улыбаться, – ей посчастливилось всего этого избежать. Кажется, она с кем-то обедает. А я отвлекаю вашего брата от послеобеденного сна.
– Вовсе нет, – сказал Томас, – ужасно мило, что вы заглянули.
Он снова уселся в кресло, и так основательно, что Эдди с Порцией нужно было или тоже куда-нибудь усесться, или – если они останутся стоять, как стояли, например, – сделать свое полуприсутствие, свое нежелание быть здесь еще более заметным. Стояли они в футе друг от друга, а казалось, будто рука об руку. Взгляд Порции обтекал Эдди, уходя в никуда, словно пока она не смотрела на него, ее и самой не существовало. Эдди закурил. Курил он с вызывающим видом. Эта демонстрация их связи – да еще с полным безразличием к окружающим – неприятно поразила Томаса: одной семейной проблемой, стало быть, больше. Кроме того, он не понимал, как у Эдди и наглости-то хватило… Майору Брутту, который к любви относился добрее Томаса, все это казалось какой-то сакральной аномалией.
– И где же вы были? – спросил Томас, у которого, в конце концов, на это было полное право.
– О, мы ходили в зоопарк.
– И неужели не замерзли?
Они поглядели друг на друга так, будто и сами не знали.
– Там, конечно, воняет и ветрено, – ответил Эдди, – но мы с Порцией решили, что там очень мило, правда, Порция?
Томас с изумлением подумал: «А наглости-то ему и впрямь не занимать. Что же будет, когда вернется Анна?»
8
– Что это за старикан?
– Майор Брутт. Он дружил с каким-то знакомым Анны.
– С каким знакомым?
– Его звали Пиджен.
Эдди хихикнул, спросил:
– Он что, умер?
– Нет-нет. Майор Брутт считает, что с ним все в полном порядке.
– Я никогда не слышал о Пиджене, – нахмурившись, сказал Эдди.
Порция отозвалась без тени ехидства:
– А разве ты всех ее друзей знаешь?
– Дурочка, говорил же тебе, что мы на кого-нибудь наскочим. Говорил же, так и будет, если вернемся.
– Но ты сам попросил меня принести…
– Ну да, ну да… Слушай, какой гадкий старикашка этот Брутт. Как он похотливо пялился.
– Ой нет, Эдди, вовсе нет.
– Ну да, наверное, – уныло сказал Эдди. – Уж он, наверное, куда лучше меня.
Обернувшись и с тревогой оглядев лоб Эдди, Порция сказала:
– Сегодня он был какой-то грустный.
– Еще бы ему не быть грустным, – ответил Эдди. – Он искал, чем бы поживиться. Может, он, конечно, и в сто раз лучше меня, дружочек, но вот что я тебе скажу: меня от таких, как он, просто тошнит. И ты видела, у Томаса от него мурашки – бедный старина Томас, его аж перекосило. Нет, Брутт, ты Брут. Порция, деточка, неужели ты не понимаешь, что это из-за таких, как он, люди живут так, как я? Как он вообще проник в дом?
– Сказал, его пригласила Анна.
– Циничная Анна!
– По-моему, Эдди, ты делаешь из мухи слона.
– У меня нет никакого чувства меры, и слава богу. Я всей кожей чувствовал, как этот человек меня презирает.
Эдди остановился, с шумом выдохнул.
– Господи, – сказала Порция, – я уже жалею, что мы вообще с ним встретились.
– А я говорил, так оно и будет, если вернемся. Сама знаешь, этот дом – просто паутина.
– Но ты сказал, что хочешь почитать мой дневник.
Они пили – а точнее, пока что заказали – чай в «Мадам Тюссо». Порция раньше здесь не была и очень огорчилась, увидев, что официантки тут очень даже живые, и все по-настоящему, а восковые фигуры – вообще где-то в другом месте. Они сидели рядышком за длинным столом, предназначавшимся для четырех, а то и шести человек. Перехваченный плотной резинкой дневник, который она забрала с Виндзор-террас, лежал между их локтями. Она спросила:
– Почему это Анна – циничная?
– Она поступает милейшим образом из самых гадких побуждений. Мне до этого, впрочем, дела нет никакого.
– Если тебе правда нет дела, почему же ты из-за этого расстраиваешься?
– Ну, будет, крошка, она все-таки тоже человек. Да, когда-то я расстраивался из-за ее характера. С тех пор, как мы с ней познакомились, я стал на порядок дряннее. Как жаль, что я не встретил тебя раньше.
– Дряннее – но в чем? Думаешь, ты плохой человек?
Эдди, слегка отодвинувшись от стола, окинул взглядом весь ресторан: лампы, другие столики, зеркала, – все это время серьезно обдумывая ее вопрос, словно бы она спросила, не заболел ли он. Потом он снова пристально взглянул на Порцию и ответил с почти лучезарной улыбкой:
– Да.
– И что же в тебе плохого?
Но тут к ним подошла официантка с подносом, поставила на стол чайники с чаем и горячей водой, блюда с оладьями и затейливыми пирожными. Пока она все расставляла, удачный миг был упущен. Эдди поднял крышку, оглядел оладьи.
– Но почему же, – спросил он, – она сахар-то не принесла?
– Так помаши ей, попроси… Я разливаю?.. Но, Эдди, ты не кажешься мне плохим. Что в тебе плохого?
– Ну ладно, что тебе во мне не нравится?
– По-моему, мне все…
– Давай по-другому. Что нравится меньше всего?
Она задумалась, потом ответила:
– Как ты иногда корчишь рожи безо всяких на то причин.
– Я так делаю, когда хочу, чтобы у меня вовсе не было никакого лица. Ненавижу, когда люди пытаются что-то про меня вызнать.
– Но этим ты привлекаешь внимание. Конечно, люди тебя замечают.
– Все равно, так я хотя бы сбиваю их с толку. Божечки, думают они, у него сейчас начнется нервный приступ, он, наверное, взаправду возьмет да и забьется в припадке. Они так оживляются, что начинают сами из себя невесть что строить. А я тем временем собираюсь с мыслями и превращаюсь в лед.
– Понятно… но…
– Нет, крошка, видишь ли, дело в том, что от людей у меня мурашки… Понимаешь?
– Понимаю.
– Жизненно важно, чтобы ты это понимала. Мне отчасти кажется, что я веду себя с людьми гораздо хуже, например с той же Анной, когда ты рядом, потому что мне всегда чудится, будто ты-то поймешь, почему я так себя веду, и меня это только подстегивает. Ни за что, ни за что не давай мне понять, будто ты ничего не понимаешь.
– Что же будет, если ты поймешь, что я тебя не понимаю?
