Несколько месяцев назад Мухоножка даже набрался храбрости и спросил профессора Спотисвуда, учителя Бена, не хотел ли бы тот в один прекрасный день заняться созданием гомункулуса: ведь Джеймс Спотисвуд не раз подробно расспрашивал Мухоножку о его происхождении и творце. На мгновение за стеклами профессорских очков мелькнула искра азарта, но затем Спотисвуд разразился речью о предосудительности подобных экспериментов и абсолютно серьезно напомнил Мухоножке о Франкенштейне и его создании. Как будто можно сравнить гомункулуса с чудовищем, составленным из расчлененных трупов!
Но в том-то и дело! Никто не знал, что он такое на самом деле. Мухоножка и сам до конца не знал этого. Он не мог даже сказать, у какого существа похитил искру жизни его творец, чтобы оживить свое создание.
Ах, Мухоножка! Он снова смахнул слезу с кончика носа и принялся, как обычно, ругать себя за эгоизм. Ну как не стыдно проливать слезы над собственной судьбой, когда все твои мысли должны быть направлены на спасение трех крылатых жеребят!
Хруст раздавленной ракушки заставил его подскочить. Он ожидал увидеть у себя за спиной гомункулусоядного краба или черепаху с теми же вкусовыми предпочтениями, но это оказался Бен, опустившийся на песок на колени.
– Давно ты уже не спишь? – Бен растянулся на песке рядом с Мухоножкой и оперся подбородком на руку, чтобы их лица оказались на одном уровне.
Ах, как же он любил этого мальчика! Всем сердцем! Так о чем же ему беспокоиться? Эта любовь не даст его сердцу ссохнуться. Хотя однажды оно из-за нее разорвется. Гомункулус всегда умирает вместе с человеком, к которому привяжется всем сердцем. Любовь вообще опасная штука, а уж для таких, как Мухоножка, – и подавно.
Бен вытащил из волос песчаную блоху.
– Лола говорит, ты спрашивал профессора Спотисвуда, не хочет ли он создать гомункулуса?
Ох уж эта летучая крыса! Ну почему она всюду сует свой острый нос!
– Лола Серохвост! – Мухоножка выплюнул это имя в ночь, как средневековое проклятие, навлекающее чуму. – Честное слово, я желаю ей однажды сдохнуть от любопытства! Или чтоб ей кто-нибудь отрезал наконец серые уши, которые вечно слышат то, что ее не касается!
– Поэтому она и лучшая наша разведчица! – Бен с улыбкой наблюдал, как бежит по его руке светящийся крабик. Может, они все же не ядовитые. Крошечные ноги оставляли на коже Бена светящуюся дорожку. – Погоди, мы еще найдем другого гомункулуса. Даже не сомневайся.
Спасибо на добром слове, но Мухоножка чувствовал, что мыслями Бен далеко. У хозяина какая-то тяжесть на сердце.
– Мухоножка… – Бен ковырял пальцем в мягком песке. – Что бы ты… чисто теоретически, что бы ты стал делать, если бы я однажды перебрался к Подолу Неба?
Чисто теоретически? По опыту Мухоножки, это выражение люди использовали, когда у них были серьезные намерения.
– О чем тут спрашивать? Поехал бы с вами, господин.
– Отлично! – В голосе Бена звучало явное облегчение. – Как я уже сказал, это был чисто теоретический вопрос.
– Конечно, господин! – Мухоножка понимающе улыбнулся. – Позвольте чисто теоретически сказать вам еще одну вещь. Быть единственным в своем роде – ужасно! Правда ужасно! А у Подола Неба нет людей – совсем.
Бен перекатился на спину. В небе над ним мерцало созвездие Пегаса…
– Да, знаю, – пробормотал он – и резко выпрямился. Из леса донесся хриплый протяжный крик. Он уже слышал что-то подобное на своем компьютере в Мимамейдре, когда наложил друг на друга голоса льва и орла. – Слышал, Мухоножка? – прошептал мальчик. – Правда, Инуа похоже их передразнивал? Да, мы точно попали куда надо.
19. Раскервинт
…поскольку человек – это кентавр, с заложенными в его натуре противоречиями плоти и духа, тленности тела и бессмертия души.
Примо Леви. Периодическая система (Перевод Е. Дмитриевой)
В Мимамейдре занимался пятый день с прибытия пегасовых яиц. Гиневер только ступила за порог, направляясь в стойло, как вдруг у нее за спиной раздался стук копыт. Она оглянулась, ожидая увидеть Анемоса, истомленного очередной бессонной ночью. Но из-за деревьев выступила незнакомая фигура – одновременно женщина и лошадь, серо-белая, как туман, поднимавшийся над фьордом. Гиневер до сегодняшнего утра почему-то представляла себе кентавров в мужском образе, но это изменилось раз и навсегда, когда она увидела Тиру Раскервинт.
Ее седые волосы, густые и длинные, как грива, были того же цвета, что и конский хвост сзади. На человеческий торс был надет связанный из травы свитер, а на талии, там, где кожа переходила в шкуру, красовался янтарный пояс.
– A, – заговорила кентавресса голосом, напоминавшим шелест ветра в высокой траве, – ты, конечно, Гиневер, дочка Виты! Ты не могла бы сказать маме, что к ней пришла Раскервинт?
Но Вита уже сама появилась в дверях. Лицо ее сияло. Радость встречи стерла с него озабоченное выражение последних дней.
Вита познакомилась с Раскервинт больше двадцати лет назад на берегу холодного серого моря, и они пережили вместе немало приключений. Это было задолго до того, как Вита встретила Барнабаса, и уж тем более до рождения Гиневер.
Подруги обнялись.
– Я вижу, с моей дочкой ты уже познакомилась, – отметила Вита. – А как твои дети?
– Одному ветру известно! – Раскервинт с улыбкой пожала плечами. – Ты же знаешь нас, кентавров. Мы сегодня здесь, завтра там – вечные странники, как тучки небесные. И даже мои праправнуки давно уже гуляют по белу свету самостоятельно.
У кентаврессы, как и у пегаса, казалось, не было возраста. В ее глазах светилось знание, какого не могла вместить человеческая жизнь. Казалось, Раскервинт была всегда и будет жить вечно. Хотя Гиневер знала, что и сказочные существа не бессмертны.
– Рада с тобой познакомиться, Гиневер, дочь Виты! – произнесла кентавресса. – Как приятно встретить такое юное существо! Сама я была уже немолода, когда викинги отправлялись отсюда в свои набеги. Но у вас тут, я слышала, сейчас гость, помнящий и более давние времена?
Анемос стоял, как обычно, на берегу фьорда, где каждое утро поднимались из волн морские кони, приветствуя восходящее солнце. Одна из их кобылиц, как рассказали Вите вороны, напоминала Анемосу его погибшую подругу. Но, заметив кентаврессу, морские кони погрузились обратно в свою родную пучину, и пегас обернулся, словно очнувшись ото сна.
