– Ты где? – почти крикнула она.
– В Афганистане, ты же знаешь. Из лагеря нельзя послать электронную почту. Я первый раз в городе за все время и, не исключено, последний. Как папа? – Джинни жмурилась от страха, боясь ответа «умер».
– Представляешь, лучше! Ему пробуют давать новое лекарство, и оно как будто действует. Теперь у него более ясная голова, по крайней мере, по утрам. Вечером он уже не такой. Но мы стали давать ему снотворное, и я уже не волнуюсь, что он вскочит среди ночи и выйдет из дома, пока мы спим. – Раньше этот страх месяцами лишал Бекки сна.
– Какое облегчение! – перевела дух Джинни. Она пережила минуту паники, но, выслушав Бекки, повеселела.
– Как же я мечтаю, чтобы ты вернулась и зажила более разумной жизнью! Это же какое-то безумие, особенно теперь, когда папа в таком состоянии. Мне никак до тебя не достучаться, если ему станет совсем худо, я уж не говорю о самом худшем…
– На крайний случай у тебя есть номер здешнего Красного Креста, перед отъездом я его тебе сообщила, – напомнила ей Джинни. – Если что, они пошлют кого-нибудь ко мне в лагерь. А так, через полтора месяца я вернусь.
– Прекращай ты все это, Джинни! Тебе уже тридцать шесть. Ты же не безответственная девчонка из «Корпуса мира»! Я не могу сама принимать все решения. Ты должна в этом участвовать.
– Говорю тебе, я приеду в Лос-Анджелес, когда вернусь в Штаты.
– Ты уже почти три года это твердишь.
Джинни не стала говорить сестре, что здесь она приносит гораздо больше пользы, чем в Лос-Анджелесе. У Джинни было чувство, что она делает именно то, что должна.
– Я не могу долго разговаривать. Я звоню из местного Красного Креста. Поцелуй от меня папу.
– Береги себя, Джин. Сделай милость, не свались куда-нибудь и не нарвись на пулю.
– Постараюсь. В Лос-Анджелесе опасность быть подстреленной гораздо больше, чем здесь. У нас в лагере тишь да гладь.
– Вот и хорошо. Люблю тебя.
– И я тебя, – ответила она, хотя порой сестра доводила ее до белого каления, и Джинни не могла представить, что снова заживет такой же жизнью, как она, даже той, какой сама жила раньше – в Пасадене, замужней, с детьми. Раньше, когда Джинни была замужем за Марком, Бекки упрекала их в поверхностности, в пристрастии к ненужному блеску. Теперь Бекки считала, что сестра свихнулась. Их жизненные пути никогда не были одинаковыми, параллельными, даже отдаленно похожими, Бекки ее никогда не одобряла. Зная это, Джинни легче переносила ее критику. Джинни воспринимала Бекки как вечно недовольную старшую сестру – так сложилось с самого детства.
Попрощавшись с сестрой, Джинни распечатала донесения для Руперта и пошла искать своих. Они заканчивали обед в ресторанчике поблизости. У еды были отвратительные запах и вид, и Джинни обрадовалась, что вместо обеда выбрала Интернет в отделении Красного Креста.
– Чем это вы тут лакомитесь? Тифом с подливкой? – Она сморщила нос и скорчила рожу. Все, что она себе позволила с ними за компанию, – чашка чая.
Они немного прогулялись, потом погрузились в пикап и покатили обратно в лагерь.
Там Джинни вручила Руперту приготовленные для него бумаги, потом они немного поболтали. Было еще холодно, ночами подмораживало – со времени ее приезда погода оставалась одинаковой. Начало марта было здесь продолжением зимы. Они обсудили кое-какие медицинские проблемы лагеря. Руперт предупредил, что через несколько дней придется снова подниматься в горы. Он позвал Джинни с собой. Ему нравилось, как она ведет себя с местными жителями, особенно с ребятней: она всегда была полна тепла и ласки.
– Обязательно обзаведись собственным потомством, – посоветовал он с улыбкой. Сам он был женат, но слыл бабником; с женой, оставшейся в Англии, он почти никогда не виделся. Ничего не зная о прошлом Джинни, он был поражен ее ледяным взглядом в ответ на его дружескую реплику.
– Я… У меня был маленький сын, – выдавила Джинни. – Он погиб в аварии вместе с моим мужем. – «По моей вине», – подумала, но не сказала она.
– Сочувствую, – угрюмо пробормотал Руперт. – Сболтнул чушь. Не знал. Думал, ты одна из этих незамужних американок, до сорока лет отвергающих брак и материнство. Таких сейчас пруд пруди.
– Все в порядке, – с улыбкой сказала Джинни. Ей всегда было трудно рассказывать о себе правду, она терпеть не могла произносить жалобные слова, при всей трагичности их смысла. С другой стороны, скрывать, что в ее жизни были Марк и Крис, было бы неправильно. Это было напоминанием и Руперту, и ей самой, как мало все они знают друг о друге, о том, что заставило их взяться за эту работу. Сам он в молодости не доучился на врача и был рад тому, что виделся с женой всего несколько раз в год.
– Как я понял, других детей у тебя нет? – Он искренне ей сочувствовал. Джинни покачала головой.
– Потому я и занялась этой работой. Так приносишь кому-то пользу, а не торчишь дома, жалея себя.
– Ты смелая женщина! – восхищенно проговорил он.
Джинни почему-то вспомнила, как в годовщину их гибели готовилась утопиться в Ист-Ривер. Единственное, что остановило ее той ночью, – встреча с Блу, полностью изменившая ее жизнь. Впервые за годы к ней вернулась надежда, стремление помочь мальчишке.
– Я не всегда смелая, – честно возразила Джинни. – Мне случается трусить, просто здесь нет времени думать об этом.
Руперт кивнул и пошел ее проводить. Несмотря на паранджу и многослойное одеяние, она оставалась красивой женщиной, и он отдавал себе в этом отчет. Он обратил на нее внимание, как только она приехала, но слышал от других о ее репутации. Джинни старалась не поощрять его к ухаживанию: он был женат, и она не хотела осложнений. Она приехала сюда работать.
Благодаря частым пересменкам жизнь в лагере приобретала интерес: новые люди – что может быть любопытнее? Сейчас к ним прибыли делегация из Верховного комиссариата по правам человека в Женеве и команда немецких врачей, всем им оказывали максимум гостеприимства. Джинни и еще несколько человек отправились с ними в горы. Там пришлось принимать роды, потом осматривать множество больных детей. Двоих забрали вместе с матерями в лагерь для лечения.
За две недели до своего отъезда Джинни опять поехала в горы вместе с несколькими другими членами медицинской команды лагеря. Пока все шло гладко, замена Джинни ожидалась из Нью-Йорка через неделю. Джинни добродушно болтала с Энцо, молодым итальянским врачом, находившимся в лагере считаные дни. Взбираясь верхом на лошадях и мулах по крутым горным тропам, они обсуждали меню, которое заказали бы у себя дома, – здесь еды было в обрез, а та, что была, часто вызывала тошноту. За сложным поворотом они увидели пещеры, где, по слухам, часто прятались повстанцы. Они как раз смеялись над какой-то шуткой Энцо, когда неподалеку грохнул выстрел, и лошадь Джинни от испуга встала на дыбы.
Джинни вцепилась в конскую гриву, молясь, чтобы лошадь не свалилась с узкой тропы в пропасть. Ей удалось успокоить лошадь и заставить ее попятиться, но, судя по прижатым ушам, животное все еще испытывало сильный страх. Итальянец хотел было поймать уздечку и помочь Джинни, но тут прогремел второй выстрел, еще ближе первого. Джинни нашла взглядом командира группы, махнувшего рукой: мол, возвращаемся назад. В следующее мгновение Энцо упал на шею своего коня: пуля угодила ему в затылок. Фонтаном хлынула кровь. Джинни поняла, что он убит.
