– Когда штат выдвинет против него обвинение и дело будет открыто, я хочу разослать письма прихожанам – и прежним, и теперешним, в том числе из его предыдущих приходов; посмотрим, может, кому-то еще надоест молчать. Некоторые не хотят вмешиваться, не хотят, чтобы другие знали об их прошлом, но не все такие; поняв, что есть другие жертвы, многие смелеют. Вы удивитесь, сколько людей обретают голос и заявляют о своих прошлых бедах. Такие, как этот святой отец, творят свое черное дело не раз, не два и не три. У одного мы насчитали девяносто семь жертв, из которых дать показания согласились только семьдесят шесть. Со всеми ними Церковь расплатилась, и щедро. Пока что это было самое крупное дело.
– Сколько вы за это берете? – тихо спросила Джинни адвоката. Она надеялась, что он ограничится процентами от намечаемых отступных и не выставит им никакого другого счета, но хотела подтверждения.
– Я считаю такие дела важным элементом нашей истории, человеческой и католической. Мы обязаны восстанавливать справедливость. Нельзя скрывать язвы, надо их врачевать, чего бы это ни стоило. Те из нас, кто продолжает верить в Церковь и в ее святость, должны нести расходы. Я берусь за такие дела ради общественного блага и ничего за них не прошу, сколько бы времени они ни требовали, даже если мне приходится выступать в суде. Мне не нужны проценты. Иными словами, – адвокат обвел их глазами, – я буду все делать бесплатно.
Блу счел его отличным парнем, Джинни и вовсе была потрясена, зная, как дорого обходятся порой услуги юристов, особенно если есть возможность потрудиться за проценты.
– Как же так?.. – пролепетала Джинни, не поверив своим ушам.
– А вот так. У меня есть другие клиенты, по платным делам. Я считаю крайне важным показывать, что еще остаются хорошие люди, прямо или косвенно связанные с Церковью. – Не уверенный, знает ли Джинни его историю, адвокат объяснил: – Я был священником. По множеству причин я сложил с себя сан, но меня глубоко задевают такие преступления – сексуальные домогательства к мальчикам. Я хочу помогать, защищать нуждающихся, причем безвозмездно. Пусть никто не думает, что я выбиваю для пострадавшего крупные отступные ради жирного процента для самого себя. Пострадал не я, а Блу, ему все и причитается. Я работаю так уже не один год. Епархия знает, кто я такой. Они меня не любят, мне приходится упорно сражаться. – Он широко улыбнулся. – Между прочим, победа всегда остается за мной. Я еще не проиграл ни одного дела этого рода и не собираюсь начинать. Меч истины могуч! – Следующая улыбка предназначалась Блу. – Этим мечом мы отсечем голову отцу Тедди.
Джинни была бы рада предложить другой исход, но не нашла слов. Бывший священник, предлагавший бесплатно представлять интересы Блу, произвел на нее сильное впечатление.
– Вы его опекунша? – спросил ее адвокат, ожидая утвердительного ответа, и был обескуражен отрицательным.
– Опекунша – его тетка. Ей надо будет что-то подписать?
– Пока нет. Это потом, когда настанет время для гражданского иска.
– Она не откажется, – уверенно сказала Джинни. Шарлин любила мальчика, желала ему успеха и не должна была стопорить полезные для него проекты. – Уверена, что это не составит проблемы.
Адвокат удовлетворенно кивнул и продолжил, переходя к плану действий. Он обратится к следователю, с которым всегда сотрудничал в таких случаях, большому умельцу выведывать в приходах слухи и подозрения, а иногда и гораздо больше, добывать улики и выявлять других пострадавших. О’Коннор пообещал поддерживать тесные контакты с детективом Сандерс. После того, как штат – или сразу несколько штатов – предъявит отцу Тедди Грэму обвинения, он подаст гражданский иск и одновременно потребует расплаты от Церкви. После вынесения обвинительного приговора их иск будет обречен на выигрыш. Вопрос будет только в сумме. Но до этого предстоит пройти долгий путь. По прикидке Эндрю О’Коннора, весь процесс, нацеленный на получение компенсации, должен был занять примерно год – может, чуть меньше, может, чуть больше. Сам суд мог занять больше времени, но, по его мнению, до этого не должно было дойти. Если епархия попытается скрыть преступления отца Тедди, то только усугубит свое положение. Суды ожидали от Церкви раскаяния за преступления ее святых отцов и соответствующих выплат.
Как ни старался адвокат не смущать Джинни своим взглядом, любопытство брало верх. Она выглядела совсем не так, как когда-то на телеэкране. Ее красота не померкла, но стала спокойнее, не такой ослепительной. Ее нынешний облик он невольно сравнил с ликом Мадонны. Джинни не пользовалась косметикой, зачесывала назад длинные светлые волосы, такого печального выражения глаз ему еще не приходилось видеть, даже когда она смеялась. Это были омуты грусти. Счастливой Джинни выглядела только тогда, когда говорила с Блу.
Сама Джинни, наблюдая за адвокатом в момент прощания, укрепилась в своем первом впечатлении, что он умудрен профессиональным и житейским опытом. Облик у него был лощеный, моложавое лицо не портили поседевшие виски; она дала бы ему лет сорок.
Она помнила, что иезуиты – интеллектуальная элита Церкви. То, что у него за плечами была работа юристом в Ватикане, говорило о высокой квалификации и остром уме; Кевин обмолвился о четырех годах жизни в Риме. Адвокат был очень способным человеком и вызвал у нее не меньше доверия, чем Джейн Сандерс. Дело Блу попало в хорошие руки. По дороге домой Блу сказал Джинни, что он того же мнения. Мальчик не спрашивал, сколько денег ему может причитаться, сама эта мысль смущала его, что радовало Джинни. Из Блу вырастал поборник правого дела, а не чистогана.
Вечером она позвонила Кевину Каллагану, чтобы искренне поблагодарить его.
– Юрист – пальчики оближешь, Блу он тоже понравился. Как я погляжу, он отличный законник. Я чуть из кресла не выпала, когда он сообщил, что берется за такие дела бесплатно.
– Поразительно! – согласился Кевин.
– Он вроде бы верит во все свои иезуитские ценности и очень хочет избавить Церковь от плохих священников, – продолжила Джинни.
– Интересный типаж, – откликнулся Кевин. Джинни была того же мнения. Она все еще находилась под сильным впечатлением от услышанного. Дело Блу сдвинулось с места сначала благодаря встрече в полиции, а потом при беседе с Эндрю О’Коннором.
После Кевина Джинни поговорила с Бекки – сестра сама ей позвонила. Всякий раз, когда в трубке раздавался ее голос, Джинни готовилась к плохим известиям.
– Как папа? – спросила она и затаила дыхание.
– После твоего отъезда ничего не изменилось. Так, незначительные колебания. Чаще он целыми днями спит. – Отец был как свечка, огонек которой слегка подрагивает, прежде чем совсем погаснуть. – Как прошла неделя? – спросила Бекки. Это был их первый разговор с тех пор, как они простились в прошлое воскресенье.
– Ужасно утомилась. Слишком много дел. – Джинни вконец обессилела, зато была очень довольна собой и Блу.
– Что ты успела?
– Самое трудное позади, – доложила Джинни. – Мы занялись делами Блу, вернее, приступили к ним. – Это было только начало, она еще не говорила сестре всего, чтобы не ставить Блу в трудное положение. Скоро его дело неминуемо вызовет широкий интерес, даже если удастся скрыть его имя. Настало время поставить Бекки в известность.
