– Это они?
Кивок девочки подтвердил его догадку. Рядом было оставлено место для Джинни: она приобрела все три участка в один день. Надгробный камень на могиле Криса был поменьше. После короткой погребальной службы все разбрелись; а Джинни подошла к могилам мужа и сына и, обливаясь слезами, дотронулась до надгробья Криса. Оглянувшись, она увидела подошедшего к ней Блу. Он держал в руке две белые розы на длинных стеблях. Цветы легли на две могилы, Джинни обняла его, и они застыли, обнявшись. Когда у Джинни иссякли слезы, он ласково увел ее. Он сел в лимузин вместе с ней и весь обратный путь не выпускал ее руку.
Их уже ждали. Буфетный стол ломился от еды. Днем гости разошлись, семья осталась одна. Чарли переоделся в джинсы. Пришла его подружка. В конце концов молодежь решила искупаться в бассейне. Джинни с улыбкой полюбовалась ими из кухонного окна, а потом взглянула на сестру. Служба была традиционная, красивая, обе сочли, что с отцом следует проститься именно так, и не спорили из-за частностей.
– Папа порадовался бы, если бы увидел, как они резвятся, – сказала Джинни. Отец всегда был жизнерадостным человеком и обожал компанию внуков. Джинни хотелось думать, что, невзирая на особые обстоятельства, он был бы счастлив познакомиться с Блу.
– Что ты будешь делать с ним теперь? – спросила Бекки у Джинни, смотревшей на Блу в бассейне.
– В каком смысле?
– Так не может продолжаться. Он уже почти взрослый, тебя вечно нет. Ты же его не усыновишь?
– Еще не знаю, не думала об этом. Послушать тебя, он – аквариумная рыбка, которую можно с легким сердцем выкинуть. – Блу некуда было податься, а главное, они любили друг друга. Он занял в ее жизни важное место. Бекки, похоже, этого не понимала. – Усыновление – бессмыслица. Через четыре года ему исполнится восемнадцать лет. – С другой стороны, тете Шарлин он был ни к чему, а в приюте ему теперь уже не место. – Скорее всего, он будет жить у меня, пока не вырастет и не сможет начать жить самостоятельно. В следующем месяце он начнет учиться в средней школе.
– Он тебе не родной, Джинни. Он и нам не родня. В твоей жизни больше нет места детям, так уж ты живешь, мотаешься по свету…
– Кому о нем заботиться, как не мне? – Джинни смотрела на сестру, в жизни которой не было места ни для чего необычного, нового. А в теперешней жизни Джинни новым и необычным было все. У них больше не было ничего общего; раньше был отец, теперь не стало и его. Бекки вольно или невольно ранила ее чувства.
– Он не твоя проблема. Ты не «сторож брату своему», тем более чьему-то сыну, – гнула свое Бекки.
– В таком случае ни у кого из приемных детей не было бы дома, – тихо возразила Джинни. – Не знаю, почему мы с Блу нашли друг друга, но это произошло. И хватит об этом.
Выйдя к бассейну, сестры стали смотреть, как дети играют с Аланом в «Марко Поло»; все брызгались и наслаждались вовсю. Горький день закономерно завершался радостью, и это умиротворяло. Похороны Марка и Криса были душераздирающими: то было убийственное завершение противоестественного события. А тут естественное явление: родители потихоньку уходят, их замещают следующие поколения.
Дети не вылезали из бассейна до наступления темноты, а потом подкрепились остатками от угощения и рано ушли спать. Оставшись одна в своей комнате, Джинни обдумывала услышанное от сестры. Она была поражена, насколько плохо Бекки понимала, что другие люди имеют право жить по-своему, не так, как она. Ее жизнь была ограничена Пасаденой, в ней было место только для «нормальных» людей, чья жизнь зеркально повторяла ее с Аланом жизнь. Такие, как Блу, вместе со всеми, выпадающими из стандарта, там просто не помещались. Потом Джинни вспомнила вопрос Бекки, не собирается ли она усыновлять Блу. Джинни и вправду об этом не думала, а вот теперь задумалась. Он нуждался в семье, в доме. Здесь была пища для размышлений.
Они с Блу провели в Пасадене еще один день, а потом вернулись в Нью-Йорк, к собственной жизни. Их ждало сражение с епархией. В день возвращения Джинни позвонила Эндрю О’Коннору. До встречи с монсеньором оставалось два дня.
– Просто сообщаю, что вернулась, – устало произнесла Джинни в трубку.
– Как все прошло? – озабоченно спросил Эндрю.
– Так, как ожидалось. Грустно – что в порядке вещей. С сестрой вышли нелады. Она возмущена, что мы нападаем на Церковь, считает это кощунством: мол, священники выше всяких подозрений. Они с мужем люди традиционных взглядов. Я стараюсь избегать этой темы, но ей непременно нужно обсуждать это со мной, тыкать мне в нос свою правоту и наставлять на праведный путь. Не понимает, хоть ты плачь!
– Это многим свойственно. Люди не желают верить в реальность, видеть причиняемый вред. Чтобы идти против течения, нужны силы и смелость, именно это – праведный путь. Когда я начал заниматься такими делами, мне угрожали смертью. Забавно, когда люди грозят отнять у тебя жизнь во имя веры, не принимая того, что ты делаешь. Удивительное противоречие! – Раньше Джинни не догадывалась, что судиться с Церковью – значит рисковать жизнью.
– Выходит, вы тоже храбрец! – восхищенно промолвила Джинни.
– Нет, просто уверен, что поступаю правильно. Это вечно создает трудности, но я добровольно избрал такую жизнь. – Это было произнесено с предельной решительностью.
– Когда были живы муж и сын, моя жизнь была совсем другой. Я занималась ими. А теперь я воюю с несправедливостью в мире, пытаюсь изменить судьбу людей, неспособных помочь самим себе. Похоже, когда возвышаешь голос и берешь на себя риск, многие видят в этом угрозу. Им не нравятся непопулярные точки зрения, не устраивает, когда ставят под вопрос их убеждения, достижения.
– Так и есть, – подхватил он. – Когда я принял сан, моя семья решила, что я погорячился. Они были категорически против, считали это по меньшей мере странным. И еще сильнее ужаснулись, когда я сложил сан. Я не перестаю их шокировать, совершая поступки, которые они не одобряют. – Все это было сказано задорно, и Джинни, слушая его, не удержалась от смеха.
– Вот и моя сестра так же!
– Полезно держать их всех в тонусе, – добавил Эндрю, и оба прыснули. – На самом деле я стал священником по неверным причинам, – серьезно продолжил он. – Мне потребовалось долгое время, чтобы это понять. Я считал это своим призванием, но это было заблуждение. – Так откровенно он еще не разговаривал ни с одним клиентом, но она была сострадательной, душевной и непредвзятой собеседницей, поэтому ему нравилось быть с ней откровенным. То, что она делала для Блу, вызывало у Эндрю восхищение.
– Представляю, что вы пережили, осознав свою ошибку! – посочувствовала она ему. – Расстаться с Церковью значило кардинально поменять жизненный курс. Решение наверняка далось вам нелегко.
– Это еще мягко сказано! Но в Риме я понял, что в верхних слоях церковной стратосферы правит политика. Там сплошь интриги и силовые игры. Я всегда разделял Церковь и политику, хотя в Риме было, конечно, интересно, вокруг столько кардиналов, работать в Ватикане – это волшебно, голова идет кругом! Но я принимал обет не для этого. Теперь я приношу гораздо больше пользы, чем в бытность духовным лицом. Тогда я был юристом в пасторском воротничке. После Рима мне уже не хотелось служить в приходе. Поняв это, я понял и то, что мне пора на выход. Я никому не помогал. На самом деле мне хотелось быть адвокатом, а не священником. – Он, похоже, был полностью удовлетворен своим выбором, нисколько не сомневался в его правильности.
