Басима Бишара сама не видела ни одной из ям, но много о них слышала от друзей. Она училась в выпускном классе и мучилась раздумьями, поступать ли ей в городской колледж Найт-Вэйла или рискнуть и уехать из города, чтобы учиться в другом колледже. Она знала, что многие, кому удается покинуть Найт-Вэйл, никогда уже не находят обратного пути домой. Возможно, ее страх усиливала тревога. Или то, что ее отец, отправившийся на далекую войну, когда она была совсем еще маленькой, до сих пор не вернулся.
Как бы то ни было, эти исчезновения и оставшиеся после них жуткие провалы в земле сделались для нее чем-то вроде навязчивой идеи. По ночам Басима лежала в постели, сомневаясь в незыблемости земли и непогрешимости земного тяготения. Даже воздух, как ей казалось, представлял собой нечто временное и преходящее. Каждый сделанный ею вздох мог оказаться бесполезным, после которого она просто задохнется.
– Мам, – как-то раз попросила она. – Расскажи мне все, что ты помнишь об отце.
И мама рассказала ей, не спросив, зачем ей это. Со стороны матери это стало проявлением доброты, а со стороны Басимы было проявлением жестокости заставлять мать ворошить воспоминания о человеке, которого обе они потеряли.
Днем Басима ходила вокруг дома, и с каждым кругом становилось все больше следов, по которым она могла бы пройти. Босыми ногами она ощущала плотно утрамбованную землю и ставила ее под сомнение. Она обходила вокруг дома и каждый раз ждала, что дом исчезнет до того, как она успеет сделать следующий шаг.
После нескольких недель подобных прогулок она решила, что отправится учиться в Калифорнию. Если она не сможет отыскать путь домой, значит, так тому и быть. Нигде нельзя чувствовать себя в безопасности. Исчезают дома. Исчезают отцы. Если она тоже исчезнет, то что с того? И после принятия этого решения ее страхи исчезли, и она снова стала спать спокойно в доме, который, никак не изменившись со вчерашней ночи, снова обрел прочность и безопасность.
Мэб, в отличие от Басимы, видела катастрофу собственными глазами. Она направлялась в «Большой Рико» пообедать в промежутке между рейсами. Мэб работала водителем междугороднего автобуса и ездила по всему региону. Она выезжала из Найт-Вэйла, когда солнце показывалось над горизонтом голубой полоской, и возвращалась, когда на западной оконечности горизонта гасли последние розовые отблески заката.
В тот день ее поставили на два рейса покороче – до Соснового Утеса и обратно. Она не добралась до пунктов назначения, поскольку выехать из Найт-Вэйла невероятно трудно, но люди покупали билеты на автобусы, и водителю было важно хотя бы попытаться сделать рейс. Однако для Мэб это в любом случае не имело большого значения. Она подменяла коллегу, у которого в горле появились пауки, и ему требовалось несколько дней, чтобы вывести все яйца.
Обычно Мэб ела все, что подавали на автозаправках или в ресторанчиках фастфуда, куда она забегала в туалет, но сегодня ей выпала невероятная роскошь оказаться в обеденный перерыв в родном городе, и она решила отпраздновать это событие пиццей, которую мог приготовить только Большой Рико – без того, чтобы пиццерия загадочным образом не сгорела. Она дошла почти до самого входа в ресторанчик, когда вспомнила, что забыла кошелек в автобусе, и ей пришлось за ним вернуться. Если бы не ее забывчивость, она бы находилась в заведении, когда… Ну, когда случилось то, что случилось.
Так вот, едва она закрыла пассажирскую дверь и повернулась, чтобы идти, одной рукой засовывая в карман кошелек, как ресторан исчез. Вспыхнул странный свет, обжегший ей кожу. Пиццерия не рухнула, а словно бы опустилась вниз, как на скоростном лифте. Мэб застыла, продолжая держать руку в кармане, потом повернулась, села в автобус и поехала. Паники она не ощутила. Она чувствовала себя прекрасно. И лишь когда во второй раз пыталась доехать до Соснового Утеса, поняла, что так и не пообедала.
Мэб заметила в водительском зеркале заднего вида движение. Какой-то придурок пытался ее обогнать. Она выглянула в окно. Ничего. Наверное, птица, призрак или еще что-то такое же безобидное и обыденное. В зеркале снова мигнуло? А это что такое?
Все было в порядке, просто какой-то водитель создавал угрозу, пытаясь обогнать ее автобус. Вот только никакой машины не было. В тот день дорога на Сосновый Утес была совершенно пуста. Она это видела. Но всякий раз, глядя вперед, замечала в зеркалах движение. Кто-то угрожал ей и ее пассажирам. Она в опасности. Тревога Мэб росла. Она вцепилась в руль побелевшими от напряжения руками. В конце концов вместе с направлявшимися к Сосновому Утесу пассажирами она вернулась в Найт-Вэйл, гадая, как вообще кто-то мог куда-то доехать.
Терри Вильямс тоже видел, как исчез ресторан. Ему было всего семь лет, и он не понял, что именно увидел. Он еще мало что понимал. Его мозг лишь складывал модель устройства мира и того, как все в этом мире происходит.
Исчезновение пиццерии и все последовавшие за ним события не оказали на него сильного сиюминутного воздействия. Он играл с друзьями. Делал бумажные самолетики, но не запускал их, а выписывал ими фигуры, держа в вытянутой руке и бегая по двору. Ему хотелось стать летчиком. Он даже не помнил тот день, когда пиццерия «Большой Рико» исчезла в поджидавшей ее земле, как какой-то предмет, быстро схваченный вором.
Он все-таки стал летчиком. Это произошло после того, как он окончил школу и колледж. Как и Басима, он решил уехать из Найт-Вэйла, чтобы поступить в колледж и посмотреть мир. Для этого ему потребовалось более десяти попыток, однако в конце концов он сумел вырваться из Найт-Вэйла. Он даже проучился один семестр в Европе, в Швейцарии, где закон разрешал говорить об облаках с восемнадцати лет. Он провел много долгих ночей – больше, чем следовало, – до самого рассвета споря об облаках и испытывая сильное возбуждение. Но, вернувшись в Соединенные Штаты, он немного пожалел о том, что не очень хорошо узнал Швейцарию как страну или как культуру, и жалел об упущенной возможности по-настоящему проникнуться ею, поскольку потратил время на восторженную болтовню об облаках там, где говорить о них можно было на законных основаниях.
Больше он не покидал пределы Америки, даже когда стал пилотом на коммерческих рейсах. Он летал лишь по внутренним маршрутам, и его это устраивало. Невозможно успеть все, и он это знал.
Он почти забыл Найт-Вэйл. Это было странное место для взросления, но многим людям выпадает странное детство, и у него не было возможности сравнить, было ли его детство более странным, чем у других. И уж точно он не помнил день, когда вот так, прямо у него на глазах, исчезло здание.
Но в свой сороковой день рождения, направляясь в местную пиццерию и по совместительству пивную, чтобы встретиться с друзьями, он вдруг заметил, что у него дрожат руки. Он стоял на парковке совсем один, друзья ждали его внутри за столиком, предвкушая праздник, а руки у него не переставали трястись. А потом он заплакал, опустился на колени и испортил брюки, намочив штанину в луже. Он не знал, почему плачет и трясется, но по какой-то причине, глядя на пиццерию, где собирался отметить свой день рождения, он вдруг ощутил абсолютную зыбкость собственной жизни. Он чувствовал, как она ускользает от него. Он стоял на коленях, вспоминая без воспоминаний, плача, сам не зная почему. Тридцать три года назад ему преподали урок, который он только сейчас начал осознавать.
