Заведение теоретически открылось заново, однако ни стены, ни стойки не были восстановлены. Не закупили ни новых плит, ни прочей хозяйственной утвари. Не было ни столов, ни стульев, ни автоматов с прохладительными напитками. Лишь глубокая яма в земле, по краям которой толкались десятки людей, выставив руки так, словно держали в них тарелки. Свободную руку они подносили ко рту, жевали пустоту и говорили что-то типа «Хороша, как и раньше», «Вкуснота! Рад, что Рико вернулся» и «Ой, обжег рот, слишком быстро поедая эту восхитительную пиццу», после чего помахивали рукой у пустых разинутых ртов.
Ниланджана не могла понять, делали ли они вид, что едят пиццу, чтобы Арни стало легче, или же Арни все подстроил с друзьями, чтобы сделать заведению рекламу, или же он, возможно, выпекал невидимую пиццу. В закусочной «Лунный свет всю ночь» подавали невидимый пирог, поэтому нельзя было исключать, что Арни присоединился к сторонникам невидимой пищи. Это было популярное увлечение, поскольку не требовалось почти ничего, чтобы сделать фото для социальных сетей со своей невидимой едой домашнего приготовления. Поэтому теперь все профили заполонили изображения пустых тарелок с горделивыми подписями вроде «Домашние невидимые гиацинтовые бобы с соусом чили! Диетические, вкусные и совершенно реальные!».
– Привет, Нилс. – К ней подошел Карлос. В одной руке он держал несуществующую тарелку. Другая выгнулась так, словно в ней лежал ломтик пиццы. – Есть это куда легче, чем прежние комки сыра и соуса без теста.
– Карлос, мне надо с вами поговорить, – начала она. – Я выяснила, что церковь… Вы и вправду едите невидимую пиццу или только делаете вид?
– Понятия не имею, но давайте, подыгрывайте. Арни сейчас приходится очень нелегко.
Проходивший мимо мужчина во фланелевой рубашке хлопнул Карлоса по плечу.
– О, привет, Карлос. Пицца тут – просто вкуснотища! – воскликнул мужчина и кивнул Ниланджане: – Здрасте. Я Джон Питерс. Фермер, знаете?
– Знаю, – ответила она.
Джон Питерс был основателем движения за невидимую пищу. Он занимал незавидное положение фермера в пустыне. Это довольно обычная ситуация. Множество культур произрастают в таких уголках Калифорнии, которые без постоянного притока федеральной воды превратились бы в бесплодные пустоши. Как следует орошайте что угодно, и там в конце концов вырастет что-нибудь съедобное. Проблема Джона Питерса состояла в том, что отношения Найт-Вэйла с федеральным правительством были, мягко говоря, ненадежными, притом что город по большей части не появлялся на картах страны и не включался в переписи населения, а реальности Найт-Вэйла и остального государства, похоже, не очень-то совпадали. Это означало, что запросы Джона на строительство каналов и государственные поставки воды частенько расценивались получавшими их чиновниками как розыгрыш или ошибка. Поэтому земля у Джона оставалась сухой и невозделанной. И тут ему в голову пришла потрясающая мысль. Он объявил, что посадил «невидимую кукурузу» и пригласил знакомых горожан приехать и посмотреть на его пустые поля, где, по его словам, прекрасно всходила невидимая кукуруза. Вскоре он поставил ларек, продавая невидимую кукурузу энтузиастам-гурманам, жаждавшим попробовать новый сорт. В закусочной «Лунный свет всю ночь» начали продавать невидимые оладьи, сделанные из невидимой кукурузы, а когда они хорошо пошли, в меню добавился невидимый пирог. После этого невидимая еда распространилась повсюду. Ниланджана входила в команду, которую Карлос послал проверить заявления Джона насчет своих культур. Их заключение, нередкое в научном мире, гласило, что более глубокое расследование испортит все веселье.
– Мы встречались, – сказала Ниланджана.
– Не думаю. В любом случае я пожал бы вам руку, но сейчас она испачкана невидимым жиром от пиццы. – Джон поднял вверх совершенно чистую руку и пожал плечами. – Как вас зовут?
– Ниланджана. Мы встречались.
– Рад познакомиться, Нильджона. – Он как-то отстраненно улыбнулся и двинулся дальше, сжимая в обеих руках невидимый или воображаемый ломтик пиццы.
– Я его очень часто встречала, – сказала Ниланджана Карлосу. Может, ей стоит возобновить исследование его невидимой кукурузы?
– Иногда мне кажется, он постоянно напоминает нам, что он фермер, потому что сам об этом забывает, – произнес Карлос.
– Мы можем где-нибудь поговорить? – спросила Ниланджана, но тут он оглянулся, и лицо его просияло.
– Эй, Эбби, Стив, сюда!
Эбби Палмер помахала в ответ и направилась к ним вместе с мужем, Стивом Карлсбергом, и их дочерью-подростком Дженис. Эбби приходилась сестрой Сесилу, и Дженис была любимой (и единственной) племянницей Карлоса.
– Дядя Карлос! – закричала Дженис, устремившись к нему в своей коляске.
– Как моя юная ученая? – Карлос опустился на одно колено.
Дженис скорчила гримаску.
– Мне не нравится наука, – ответила она. – Я хочу стать профессиональным атлетом.
– Но ведь атлетика – это наука! – отозвался Карлос. – Все движение – это физика. А виды спорта, где используются тестовые трубки, вроде гольфа или водного поло, особенно близки к науке. Вот, у меня есть таблица.
Таблица представляла собой лист бумаги с изображением баскетбольного мяча и словами СПОРТ = НАУКА.
– Это неопровержимые данные, – сказал он. Она рассмеялась, а он улыбнулся, довольный тем, что смог вызвать у нее смех. – Слышал, в пятницу игра у вас прошла прекрасно.
– Мы разгромили «Наблюдателей за ящерицами» из Соснового Утеса. По-моему, мы сможем пробиться на первенство штата, если кто-нибудь сообразит, где оно проводится и как нам туда добраться из Найт-Вэйла. Уехать из Найт-Вэйла нелегко.
Это правда. На Ниланджану нахлынула тоска по дому и по оставшимся в Индиане родным. Она по-прежнему ездила их навещать (что случалось нечасто, потому что, опять же, уехать из Найт-Вэйла трудно). Так же трудно было объяснить суть ее работы людям, не живущим в Найт-Вэйле. Всякий раз, когда она им рассказывала, что здесь происходит, они думали, что она над ними смеется. А поскольку время в Найт-Вэйле течет абы как, она никогда не могла с уверенностью сказать, в какой период жизни она приедет. Однажды она приехала домой на праздник Дивали и обнаружила, что ее матери шесть лет, а отца нигде нет, потому что он приехал в Соединенные Штаты лишь в семнадцать лет. Она поиграла с маленькой девочкой, оказавшейся ее матерью, – девочкой, которая дорастет до профессора химии и станет главной движущей силой, внушившей ей восхищение наукой. Ниланджана вспомнила, как мать рассказывала ей об отрицательных числах, когда ей было всего шесть лет, и как она гордилась тем, что изучала математику, которая, казалось, была достоянием старшего поколения. Поэтому она принялась расспрашивать свою шестилетнюю мать об отрицательных числах и слушала, как та торопливо рассказывала ей все, что знает об этом предмете, когда они сидели на скамейке в парке под густым осенним листопадом. Потом она вернулась в Найт-Вэйл, а когда в следующий раз навестила родителей, те оказались в более-менее подходящем возрасте. Она так и не решилась спросить у матери, помнит ли она ту встречу в парке, когда ей было шесть лет.
