В своем искусстве он передавал жизнь. Журналистам и ораторам нужен язык, чтобы выразить свое понимание жизни. Ниланджане и другим ученым – числа, чтобы собирать данные и формировать структуру вселенной. Создавая свои миры, Ларри полагался на цвета, штрихи и умелые руки. Ни один историк или писатель не смог бы и на тысяче страниц описать словами сюжет столь богатый, как тот, что Ларри передал диорамой в коробке из-под обуви. Каждая из них – шедевр, подумала Ниланджана. Она уже плакала. Это было нормально. Ее просто вымотал кошмар, который она не могла вспомнить.
Она прониклась сочувствием к Ларри. Она его не знала. Его никто не знал. Он создавал удивительные произведения искусства, но они не попали ни в один музей, ни в один журнал. Детей у него не было, и жил он настолько далеко от города, насколько было возможно, чтобы тем не менее оставаться в Найт-Вэйле. Он мог так много дать миру, но никто не знал, в чем заключалось это «так много». Только своей смертью – будучи съеденным многоножкой или убитым Городским советом – он мог показать всем, что он создал. Не осталось ни тела, ни развалин дома, лишь яма на том месте, где все это было погребено.
И диорама, застывшая и глубоко личная, в ее доме. Единственное сохранившееся свидетельство его таланта.
Ниланджана дала себе слово, что, когда все это закончится, она сделает все для того, чтобы Найт-Вэйл узнал, кем был Ларри Лерой и что он создал.
– Обещаю, Ларри, – сказала Ниланджана диораме.
– Что вы обещаете? – спросил Тим с телеэкрана.
– В смысле?
– Тим хочет знать, что вы обещаете, Ниланджана. Вы сейчас говорили с диорамой?
– Что? Нет. Я…
– Прекрасная диорама. Это вы ее сделали? – поинтересовался Тим.
– Нет. – Ниланджане не хотелось, чтобы они узнали, что она была в пустыне и копалась в вещах Ларри. Яма, в конце концов, была местом преступления. – То есть да.
– Эй, а что вы делаете с Дэррилом?
– Да, как у вас дела? – спросил Тим, забыв о диораме. – Вы просто классная пара!
И тут рядом с лицом Тима появилась фотография, изображающая парочку в солнечных очках, выходящую из подъезда Ниланджаны.
– Эй! Я не публичная фигура! Вы не имеете права показывать такие фото!
– Похоже на запретную любовь, Тим, – улыбнулся Тринь (но было ли это улыбкой?). – Двое юных влюбленных, одна – рациональный ученый, другой – член одной из самых радикальных церквей в Найт-Вэйле.
– Прямо-таки парочка отверженных, – добавил Тим, нежно поглаживая длинным ногтем левую руку Триня. Тот никак не отреагировал.
Сейчас Ниланджане не хотелось говорить о Дэрриле. Даже в самом лучшем настроении она старалась думать о нем лишь как о средстве достижения цели – чтобы узнать, что затевает церковь. Но куда чаще она думала о нем как об ошибке. А по большей части вообще о нем не думала.
– Да, Тим. Закругляемся. Последние новости. Памела Уинчелл, городской директор чрезвычайных пресс-конференций (на экране появилось ее фото), проводит чрезвычайную пресс-конференцию в связи с огромной бездонной ямой, которая несколько мгновений назад образовалась в полу спортивного зала средней школы Найт-Вэйла.
– Что? – вскочила на ноги Ниланджана.
– Да. Памела совершенно вне себя оттого, что возникла чрезвычайная ситуация, в связи с которой можно провести пресс-конференцию. Большинство ее пресс-конференций относились к экзистенциальным чрезвычайным ситуациям – преувеличенным представлениям, менее специфичным по отноше…
– Нет, спортзал! Что случилось в спортзале?
– Дойдем и до него. Не перебивайте. К тому же мы вас видим, Ниланджана. Может, штаны наденете? – произнес Тим.
Она пошарила в поисках одеяла.
– Ой, да я шучу, – рассмеялся Тим. – Но все же, пожалуйста, наденьте штаны.
– Сегодня утром во время тренировки по баскетболу исчез пол в спортзале средней школы Найт-Вэйла. Вместе с ним исчезли несколько учащихся и преподавателей.
Дженис была членом школьной баскетбольной команды колясочников, а также менеджером по оборудованию и тренером университетской команды. А вдруг она пострадала или оказалась среди пропавших? И Карлос. Карлос сейчас наверняка сам не свой. А если он еще ничего не знает? Ей нужно ехать. Она пошарила в поисках одежды, бормоча: «Черт, черт, черт».
– Успокойтесь, Нилс.
– Не надо просить меня успокоиться. И не называйте меня Нилс, Тимми, – рявкнула Ниланджана.
– Нет, это я Тим, – поправил ее другой ведущий.
На экране появился ученик школы, у которого брали интервью. Титр сообщал, что это был «Мисти Альваредо, десятиклассник».
– Я играл в оркестре и почувствовал под ногами какое-то дрожание. Я подумал, как это здорово, потому что решил, что наконец-то правильно нажал на все клапаны на своем баритон-саксофоне. Мне показалось, будто мне открылась какая-то великая тайна, возможно, разверзся небесный свод, показав лик, и этот лик заговорил, и великие истины в голосе его поколебали землю, прямо как мне говорила наша старая учительница музыки. Все это должно было случиться, когда я наконец научусь играть на саксофоне. Но дрожание было чем-то совсем другим. Оно разрушило пол в спортзале, – закончил Мисти. – Так что я, похоже, не в том порядке давил на клапаны. Я не знаю, как играть на духовых инструментах.
– А ты знал кого-нибудь из тех, кто занимался в спортзале, когда это случилось? – спросил репортер за кадром.
– Что? В спортивной секции? Нет. Наверное, нет. А баскетбол – это спорт?
– Да, спорт, – ответил репортер. – Там тренировались баскетболисты.
– Тогда да. – Лицо Мисти не изменилось.
Ниланджана натянула штаны и схватила ключи.
– Черт! Черт! Черт! – повторяла она.
– Да, Тринь, жуткое происшествие. Просто трагедия, – произнес Тим.
– Да, вне всякого сомнения. Дети – это наше будущее, в конце концов. Шумное и непослушное будущее, полное необоснованной самоуверенности и глупого невежества. Дети – это совершенно неразумное будущее.
– Да.
– Черт! – Ниланджана попыталась дозвониться до Карлоса. Она натягивала блузку, прижав телефон к уху.
– Карлос, вы смотрите новости? – произнесла она в голосовую почту.
– Мы уже сообщили Карлосу, Ниланджана. Почему бы нам не сообщить Карлосу?
Ниланджана не видела, кто именно это сказал. Она была уже в дверях.
– Карлос, я еду в школу. Пожалуйста, перезвоните. Сообщите, что с Дженис все в порядке. Искренне сожалею.
Она захлопнула за собой входную дверь, забыв ее закрыть и даже не удосужившись застегнуть ремень брюк. Она бежала, а у нее за спиной, словно боевые знамена, развевались сумочка, волосы, шнурки и застежка от ремня. Сердце бухало в ушах, и она почувствовала, как на верхней губе выступил пот, словно прохладные усы.
