– Каково это – прожить здесь всю жизнь? – покачал головой Эдик. – Понимаю, что тогда мангианам ничего здесь не угрожало, но все равно… Всю жизнь в вечных сумерках, как в дантовом Лимбе! И точно знать, что и дети твои, и внуки обречены влачить существование в этом убежище… У-ужас!
– Погляди во-он на тот дом, – посоветовал я ему.
– На какой?
– Где фреска. Или это мозаика? Не важно. Видишь?
– Ух ты…
Вахтовка даже притормозила, будто водитель чувствовал наше желание рассмотреть картину. Неизвестный художник всю стену дома покрыл натеками чего-то твердого на вид, что издали воспринималось, как мазки. Изображение было ярким и каким-то жизнерадостным, что ли.
Мангиане здорово походили на людей, только были потоньше в кости, повыше, поизящней. Голубоватая кожа хорошо сочеталась с белыми или пепельными волосами, уложенными в причудливые прически. Мангианки, не обремененные одеждами, стояли по колено в цветах. С маленькой грудью, с длинными, стройными шеями, гибкие, они воздевали руки к ласковому оранжевому солнцу, сиявшему с синего неба. Маленькие голыши тоже тянулись к свету ручонками, а мужчины в легких накидках стояли в сторонке, в тени деревьев с плоскими кронами, спокойно и гордо улыбаясь.
Я коротко вздохнул. «НефАЗ» медленно сворачивал в проход, и нашим глазам представала вся картина целиком.
Это был триптих. Левая его часть источала радость, а вот средняя вселяла страх – там, над согбенными фигурками, вытягивавшими руки в жесте защиты, полыхал огромный красный шар, змеившийся протуберанцами. Его свет был губительным и жестким, убийственным, несущим смерть и горе.
А потом открылась правая часть триптиха.
Мангиане стояли на пустынной земле с наметами пепла и сажи, робко взглядывая на непривычное им солнце, крошечное и белое. Но уже пробивались первые ростки, и на лицах, прикрытых ладонями от света, распускались неуверенные улыбки.
Вздыхая, я украдкой посмотрел на Туку – цверг просто прилип к окошку и глядел с благоговением. Когда грузовик миновал триптих, Тука с неохотой оторвался и сказал мне:
– Моя видеть – предки походить на хомо. Очень-очень.
– А раньше ты видел такие изображения? – поинтересовался Эдик.
– Моя видеть такой в святилище, – ответил цверг.
Я подумал, что Тука и его однопланетники потому и не воюют с людьми, что мы напоминаем их предков.
– Ты тоже похож на них, – сказал я.
– Я лохматый, как зверь, – серьезно ответил цверг, – они голые, как вы.
– А тебе известно, Тука, что у хомо есть такая болезнь – гипертрихоз? – медленно проговорил Лахин. – Хворь эта очень редкая, но иногда люди ею болеют – и все их тело покрывается шерстью.
Цверг был потрясен.
– Правда?! – выдохнул он.
– Правда, Тука, – сказал я и показал Эдику большой палец – молодец! Повысил самооценку аборигену.
Грузовик, между тем, выехал на круглую площадь, окаймленную все теми же круглыми домами, только слепившимися боками, как пельмени в пачке. Четыре прохода вели на площадь, по осям восток-запад и север-юг.
На площади горели два или три обычных фонаря на стойках, и даже встречающие вышли – двое с автоматами. «Урал» затормозил и остановился.
– Поезд дальше не идет, – пробурчал Кузьмич, – выходим.
Опять у Бунши настроение испортилось. Так бывает, когда стремишься к чему-то, добиваешься, а когда достигаешь желаемого, испытываешь разочарование и досаду – а стоило ли столько сил и времени тратить на ерунду?
– Стой, – придержал меня Кузьмич, – без оружия не выходить.
Он открыл ящик, лежавший в проходе, и достал оттуда новенький «калаш».
– Держи!
Я проверил, заряжен ли, и поставил автомат на предохранитель. Откуда узнал, как это делается? А я почем знаю? Руки, видать, помнили, что да как…
Когда мы вышли на площадь, встречающие вразвалочку приблизились.
– Здоров, Кузьмич! – воскликнул огромный человечище с бородой лопатой, шея – шире головы. – И ты к нам?
– Не все ж тебе одному хабар грести! – парировал Бунша.
Огромный гулко загоготал и с размаху шлепнул своей пятерней о бригадирскую ладонь.
– Гляди, Кузьмич, – вот с того краю дома проверены, двери мы уже навесили, осталось только свет провести. Генератор захватили хоть?
– Обязательно. Ты лучше скажи, Коротышка, где вы сейчас шаритесь, чтобы на ваши морды не натыкаться.
Коротышка хохотнул и обвел рукой западную часть площади.
– Мы вон в тех кварталах роемся, а вы можете на востоке искать. Или, если хотите, на севере.
– С востока тогда начнем. Ну, что здесь окон нет, я уже понял. А двери? Они что тут, вообще не закрывались?
– Да не-е… Были тут двери. Такие мембраны полупрозрачные. Я так понял, они то стягивались, то лопались, когда пропускали хозяина или гостя. Так когда это было-то! Кое-где еще попадаются ошметки, вы их собирайте – научники все еще надеются понять, как эти перепонки работали. А мы однажды даже целую нашли!
– Да ну, целую…
– Я тебе говорю! – с силой сказал Коротышка. – Только посередке дыра такая была, овальная. Ну, мы ее сфотали, а через секунду она рассыпалась в пыль! Да, а фотик взяли?
– Взяли, взяли…
– Ну, тогда заселяйтесь!
– Вот спасибо! – сказал Бунша, напуская яду в голос.
И пошли мы заселяться. Все были взбудоражены и постоянно вертели головами, словно хищников высматривали. Кузьмич каждому по «сто третьему» выдал, так что мы шли, как взвод автоматчиков.
Дом, вернее, бункер, который мы выбрали для проживания, стоял с краю восточного прохода. Обычный для мангиан треугольный проем был грубо разломан в обычный квадрат и укреплен каркасом из уголков. На каркас навесили металлическую дверь с крепкими засовами и амбразурой. Дот.
– Тука! Саня! Пробегите доверху, проверьте, не забежал ли кто.
– Понял, – сказал я и махнул рукой цвергу: пошли, мол.
Тука заробел сперва – все ж таки жилище достославных предков, почти полубогов! – но справился с собой.
«Калаш» ему не полагался, но цверг мастерски владел своей духовой трубкой – с двадцати метров мог попасть в глаз упырю, а стрелки, выточенные из пустотелых шипов дерева вилофит, несли такую порцию яда, что хоть на слона ходи.
Посвечивая фонарем, я вошел в бункер. Планировка простейшая – одна или две комнаты с одной стороны, пандус наверх – с другой. Почему пандус – понятно, даже за тысячу лет ступени стешутся до основания, а за десять тысяч?
В обоих помещениях было совершенно пусто. Поднявшись на второй этаж, мы с Тукой оказались в общем зале, где ничего не было, кроме кучи пыли.
