– А чего так далеко на север забрался? – прищурился Кузьмич.
– А нам, тем, кто на фронтире целину осваивает, координатор приплачивает, – усмехнулся Саул. – Любит он, чтобы территория колонии росла не по дням, а по часам, а совков чтоб до самой тундры отжимали. В принципе, той приплаты – фиг да маленько, просто дикие махи, что по лесам растут, только тут и остались. Пересаживаешь – и в тот же год урожай. А разводить их долго, лет пять уйдет, вот и кочуем. Да и сложно стало плантатору, если он близко к Новому Киеву – гвардия шалит.
– Как это? – не понял я.
– А так! Являются с оружием на ферму и говорят: налог плати! Натурой. Будешь возмущаться, отберут половину урожая, еще и накостыляют.
– Это не налог, – наметил я улыбку, – это рэкет.
– Во-во… – проворчал Саул. – Рэкет и есть. Ты не слушай эти сказки про Великого и Ужасного координатора, который глянет на тебя, а ты и писаешься с почтения. Фигня все это! Хреновый из него вождь. Люди сами друг за друга держатся, выживать стараются вместе. Да и гвардия не его вовсе слушается, а своих командиров. Не зря ж они этот дурацкий переворот затеяли! А отцы-командиры подчинялись Грабарю лишь потому, что это им выгодно. Нефть, лес и артефакты на Землю шли через Грабаря, а оттуда, с той стороны, все, чем живут здесь, – от спичек до компьютеров. Он посредник был, и так всем проще – и гвардейцам, и нефтяникам, и лесовикам, и сталкерам, и фермерам. Ну, и этим, олигархам хреновым. Вот только у какой-нибудь, там, «Манга ойл» или «Эксплолеса» есть и собственные охранники, а сталкера поди поймай – сегодня он здесь, завтра – бог весть. Фермеры же, как ни крути, к земле привязаны. Куда он с плантации денется? Вот и являются «невежливые люди»… Я-то еще ладно, у меня зять – полковник гвардии, а остальным каково? Нет, есть, конечно, крупные фермеры, а у них – «стреляющие фармбои». Этих тоже не трогают, а вот мелких трясут и трясут…
– Ты сказал – фармбои?
– Ну, это переделка из «ковбоев». Фармбои – это вы, те, кто расчищает деляны на фермах, садит махи, ухаживает за ними. Вся разница, что ковбои – это пастухи, животноводы, а фармбои – земледельцы. Только здесь мы растим и хлеб, и мясо! О, готово вроде… Ну, ладно, приятного аппетита.
Саул, кряхтя, поднялся и сказал Кузьмичу:
– Завтра надо доехать до водопада, чтобы засветло успеть.
– Да должны успеть, – кивнул Бунша и выкатил дымящийся мах. – Налетай!
…Ночь была ясная и спокойная. Из лесу доносились свист и курлыканье, рык и визг, тоскливый вой и довольное уханье, но все те деянья, что происходили под покровом деревьев, обходили лагерь стороной.
А я долго не мог заснуть. Шум мне не мешал, просто ночное небо завораживало. Звезд было необычайно много – и ни одного знакомого созвездия. Зато в южной стороне разметнулась роскошная туманность светящегося газа – белесые клубы, словно застывший дым, сплетались с полупрозрачными прядями голубого и розового оттенков.
А потом взошли обе луны. Одна из них обращалась столь близко к планете, что на ее поверхности ясно просматривались колечки кратеров. Она нежно сияла, отражая рыжеватый свет, а потом на этом фоне проступил четкий силуэт – некто летучий плавно помахивал перепончатыми крыльями.
Это было уже слишком, и я, переполненный впечатлениями, уснул.
Утро выдалось в меру прохладным, лишь туман по низинам напоминал о ночи. Запевали местные птицы… вернее, летучие тушканы. Пернатых на Манге не видали пока.
Завтракали на ходу, остатками ужина, только чаю местного подогреть удалось – горячий настой из каких-то листочков, похожих на серпантин, здорово бодрил, хотя вкусом больше все тот же компот напоминал.
И снова заревели, зарычали двигатели. Машины, переваливаясь на колдобинах, выстраивались в колонну и перли по узкой дороге.
Перли до самого полудня – разница в длительности суток влияла не слишком, так что обычные земные понятия годились и здесь.
Когда крошечное светило достигло зенита, укорачивая зыбкие тени, колонна выбралась на более-менее приличную дорогу – она тянулась между лесом и океаном, по плотному, слежавшемуся песку.
Грузовики живо прибавили скорости, а вот «качка» в кунгах прекратилась – ехали как по асфальту, лишь изредка шорох шин, вдавливавших песок, сменялся хрустом раздавливаемых раковин. Тоненькие, длинненькие и завитые, как рог изобилия, ракушки были почти прозрачны – солнце просвечивало сквозь них, как через мутное стекло.
Потом трасса пошла на подъем, и океан раскинулся еще шире, укатываясь до самого горизонта. Вода была чистейшей, обретая тот цвет, который редко встретишь на Земле – зеленовато-берилловый с желтым отливом. А у самого берега, там, где мелко, волны и вовсе походили на лимонад.
Я приоткрыл окно – тут имелась этакая форточка, как в автобусе, – и разнообразные шумы, издаваемые караваном, сразу усилились. Но и новые звуки вплелись в машинную какофонию – глухо зарокотал прибой.
Не знаю, бывал ли я на море в прошлой жизни, но в этой мне всего годик «исполнился», и слушать, как набегают волны, было приятно.
– Да-а… – протянул Лахин. – Потрудились мангиане…
– Ты это к чему? – спросил я.
– Просто удивляюсь иногда… Обычно ведь как? Живешь себе и живешь, ни на что особо внимания не обращаешь. Кто из новокиевцев глядит на горы и цокает языком? Да никто!
– Кроме тебя, – хмыкнул Кузьмич.
– Ну да! – легко согласился Эдик. – А как же? Ведь все эти хребты – искусственные, мангиане их сами наворотили! Знаешь, – обратился он ко мне, – я тут всего раз на самолете летал – рассказывал уже, да? Не помню… Короче, перевалы удобные искали, проходы всякие. Все же хребты с юга на север и горы молодые, скалистые – им всего три миллиона лет. А если держать курс на норд, то где-то через полтора-два часа полета покажутся старые горы – те, что возникли тут неведомо когда. Они действительно старые, как Урал, – лесом заросли или травой, а тянутся они с запада на восток, поперек рукотворных хребтов. Так мангиане чего удумали – пробили в них такие… не знаю даже, как назвать… не коридорами же… проходы, в общем. Вырезали кусище в старом хребте, километров, этак, на двадцать или больше. Глядишь сверху – как ножом гору слева, с запада, то есть, отрезали. Крутой, такой, склон, осыпи… И на востоке то же самое. А между этими вырезами проложили новую цепь гор! Видишь такие «перекрестки» – и мурашки по телу. Это ж какие энергии нужны, силищи какие!
– Да уж… – хмыкнул я, любуясь пейзажами.
Несколько раз на подъеме мы сворачивали к лесу, чтобы «загнуть» петлю серпантина, ведущую к перевалу, но снова возвращались к обрыву, с которого всякий раз распахивалась все более полная панорама.
На высоту прибой не доносился уже, зато загуляло эхо далекого обвального грохота. Что это такое было, я понял, когда колонна свернула в настоящий каменный лес из скал-столбов и выехала на вечно мокрый уступ.
Здесь вполне можно было располагать смотровую площадку для туристов – вид открывался великолепнейший. Колоссальная масса воды, взбитой в пену, ежесекундно рушилась в пропасть. Высота этого обрушения была столь велика, что, казалось, вода опадала медленно, клубясь и распадаясь на мельчайшие брызги. От рева взбешенной влаги дрожали воздух и сама гора, а что творилось внизу, у подножия, разглядеть было невозможно – все скрывалось за тучей мельчайшей водяной пыли.
