Олимп и Синай, Броккен и Хира… Может быть, не случайно боги в человеческом облике так любят горы; на равнинах же Египта, Двуречья и Индии человеческая фантазия наделяла богов чаще всего самым причудливым видом.
Подтверждения того, что Мухаммед не лгун, не поэт и не одержимый, нужны были не только ввиду разгоревшейся полемики с курайшитами-идолопоклонниками. В этот трудный в жизни Мухаммеда период уверенность в успехе, очевидно, не раз колебалась и в нем, и в его соратниках. Словами: «Ты — пророк» — Аллах вновь и вновь подтверждал Мухаммеду, что его единение с Богом не прекратилось, что он, стало быть, на правильном пути — на пути, ведущем к успеху, к победе над всеми своими врагами. Прямая поддержка со стороны Бога, напоминания, что Мухаммед не покинут на произвол судьбы, составляет главное содержание и некоторых других сур этого периода, в которых обвинения, выдвинутые против Мухаммеда, прямо не упоминаются.
— Клянусь утром и ночью, когда она густеет! Не покинул тебя твой Господь и не возненавидел. Ведь последнее для тебя — лучше, чем первое. Ведь даст тебе твой Господь, и ты будешь доволен. Разве не нашел тебя Он сиротой — и приютил? Не нашел тебя заблудшим — и направил на путь? И нашел тебя бедным и обогатил? И вот сироту ты не притесняй, и просящего не отгоняй, а о милости твоего Господа возвещай.
— Разве Мы не раскрыли тебе твою грудь? И не сняли с тебя твою ношу, которая тяготила твою спину? И возвысили твое поминание? Ведь, поистине, с тягостью легкость, — поистине, с тягостью легкость!
В этих автобиографических сурах мотив поддержки — не единственный. Явственно слышатся и упреки в адрес Мухаммеда — сколько для тебя уже сделано, и вот — опять ты пал духом, опять колеблешься, опять сомневаешься в божественном всемогуществе. Впрочем, милосердный, но справедливый Аллах при случае мог отчитать Мухаммеда и не заботясь о том, чтобы поддержать в нем уверенность в победе:
— Он нахмурился и отвернулся, что к нему подошел слепой, — говорится от лица Бога в суре «Нахмурился»; здесь Он — сам Мухаммед, и, согласно преданиям, речь идет о вполне конкретном слепом мекканце, Абдаллахе, сыне Умм Мактум, подошедшем попросить милостыню; сцена эта, недостойная посланника, произошла на людях, и Бог, заботясь о чистоте его и славе, очевидно, не мог не вмешаться.
— А что дало тебе знать, — может быть, он очистится, или станет поминать увещевание, и поможет ему воспоминание. А вот тот, кто богат, к нему ты поворачиваешься, хотя и не на тебе лежит, что он не очищается. А тот, кто приходит к тебе со тщанием и испытывает страх, — ты от него отвлекаешься.
Может быть, и не было никакого слепого Абдаллаха, сына Умм Мактум, многочисленные рассказчики о словах и поступках Мухаммеда не оставили без внимания буквально ни одной строчки Корана, и нельзя решить, реальное ли событие легло в основу того или иного коранического стиха или, наоборот, стих породил предание. Может быть, не реальный эпизод, а лишь чуткая совесть Мухаммеда вызвала к жизни приведенный отрывок из суры «Нахмурился». Впрочем, то же можно сказать и об автобиографической суре «Раскрытие», в которой упоминается, как Мухаммеду «раскрыли грудь» — вполне достаточный повод для создания легенды об ангелах, явившихся малолетнему Мухаммеду в бытность его у кормилицы Халимы, чтобы в прямом смысле раскрыть его грудь и очистить его сердце от греха; на самом же деле речь в этой суре, возможно, идет лишь о нравственном очищении, о том пути самовоспитания, который прошел Мухаммед, готовя себя к пророческой деятельности.
В трудный для Мухаммеда период, когда вслед за его открытым выступлением с проповедью новой религии на него посыпались оскорбительные обвинения во лжи, колдовстве, одержимости и бессилии творить чудеса, не только Бог ниспосылаемыми откровениями пришел ему на помощь. «Спутники» пророка, предавшие себя Богу еще в дни тайного распространения ислама, не дрогнули под натиском насмешек и оскорблений и не покинули своего религиозного вождя. Утешала его и верная Хадиджа — когда, наслушавшись возражений и обвинений во лжи, он возвращался домой, она поддерживала и облегчала, «убеждала его в истине его и представляла ему ничтожными дела людей».
Несмотря на ожесточенную полемику Мухаммеда и его немногочисленных единоверцев с курайшитами-идолопоклонниками, в течение первого года после начала публичной проповеди новой веры обстановка в Мекке оставалась мирной. Правда, Мухаммеда обвинили во лжи, его и его сторонников высмеивали. Но и мусульмане не оставались в долгу — весь привычный строй жизни язычников изображался мусульманами как сплошное погрязание в грехах, обличения и угрозы обильно расточались по адресу неверных, именно для них были предназначены унизительные и безысходные картины страшного суда и адских мучений. Таким образом, в этих незатухающих словесных поединках стороны пользовались примерно равным оружием, оскорбления были взаимными и довольно умеренными, и никто не мешал каждой из сторон считать себя побеждающей, нанесшей противнику более чувствительные удары.
Помимо субъективных ощущений существовал, однако, независимый критерий того, как развертывалась борьба, — скорость распространения веры, проповедуемой Мухаммедом, рост числа его сторонников.
За год число последователей Мухаммеда увеличилось приблизительно до сотни, то есть почти удвоилось. Такой рост недавно зародившейся секты можно при желании назвать либо бурным, либо недостаточно быстрым — в зависимости от точки зрения. Противники Мухаммеда, по-видимому, оценивали успех его проповеди как вполне умеренный, обострять обстановку в городе не стремились.
Всякому монотеизму изначально присуще непримиримо враждебное отношение к любым иным религиозным культам. Особенно враждебно монотеизму язычество, из которого он рождается и которое он призван уничтожить. Поэтому мирное отношение Мухаммеда и его сторонников к язычникам могло быть лишь временным тактическим приемом, но никак не политикой, рассчитанной на многие годы. Несмотря на быстрый рост числа своих приверженцев, Мухаммед довольно скоро осознал, что добрососедские отношения с язычниками себя не оправдывают. Успешная контрпропаганда мекканских верхов не оставляла сомнений, что в создавшихся условиях на близкое торжество новой веры рассчитывать не приходится. Обещанная Богом награда, которая ждет верующих не только в загробной жизни, но и в «ближней», земной, становилась весьма проблематичной. Ожидать, что при этом под знамя новой веры соберутся те, кто способен не только молиться и готовить себя к вечному блаженству на небесах, но и самоотверженно бороться за торжество новой эры, Мухаммед не мог. Мир с язычниками угрожал превратить общину мусульман в заурядную секту богоискателей, занятых исключительно вопросами личного спасения, повторяющих в более крупном масштабе путь ханифов — путь, как было очевидно, не ведущий к сокрушению язычества. Кстати, примкнувшие к Мухаммеду ханифы-богоискатели, исходя из прочно сложившихся у них представлений о нравственной и духовной чистоте, настаивали на суровейшем аскетизме и на полном отказе от политической борьбы, так что опасность утраты общиной мусульман присущего ее основателю наступательного духа была реальной.
Мирная обстановка, облегчавшая проповедь новой веры, что до поры до времени было выгодно Мухаммеду, вместе с тем облегчала и его противникам ведение среди мусульман пропаганды, которая расшатывала общину и подрывала непререкаемый авторитет ее главы. Язычники, по свидетельству преданий, помимо многих свойственных им гнусностей еще и постоянно «соблазняли» истинно верующих — естественно, что с этим постоянным «соблазном» было тем тяжелее бороться, чем свободнее осуществлялось общение мусульман и язычников. Мухаммеду так или иначе нужно было оградить своих последователей от опасностей тесного контакта с язычниками, предохранить их от «соблазна». Не случайно поэтому, что к концу первого года после начала открытой проповеди Мухаммед предпринял шаги, которые ни к чему, кроме вражды с курайшитами-идолопоклонниками, привести не могли.
