Вином торговали день и ночь, здесь же на деньги и вещи играли в кости и стрелы.
Между шатрами паломников и торговцев разгуливали съехавшиеся со всех концов Аравии разносторонне образованные куртизанки — нарядные, бойкие, веселые, нисколько не стыдящиеся своей профессии и никем не презираемые. Они умели петь и плясать, знали стихи и забавные истории, могли своим присутствием украсить и развеселить компанию гуляк. По сравнению с женщинами из кочевых племен, неграмотными, грязными, худыми от постоянного недоедания, с огрубевшими от солнца и ветра лицами, они казались чуть ли не сказочными небожительницами, сулящими невиданные наслаждения — дорогие, не каждому доступные, а потому еще более заманчивые.
Для Мухаммеда и вино, и азартные игры, и блудницы — все это был грех, мерзость язычества, сплошное беззаконие. Реальный вред этих пороков связывался в его сознании с вредом духовным, с полной потерей интереса к религии, с наплевательским отношением к любым богам. И действительно, на людей, бездумно и беспечно пренебрегающих своим завтрашним днем ради наслаждения, игры и забавы, ради утоления сиюминутных страстей, обещанные Аллахом воскресение из мертвых и страшный суд вряд ли могли произвести глубокое впечатление; нелепо было рассчитывать, что эти слабовольные грешники изо дня в день и из года в год будут вести жизнь, ограниченную рамками религиозных законов, чтобы избежать посмертных мучений в аду и заслужить райское блаженство.
Сурово и непреклонно взирал пророк и на забавы иного рода — на толпы людей, собравшихся послушать бродячих поэтов и актеров, этих странствующих рыцарей пустыни, желанных гостей каждой ярмарки и каждого племени. Общепризнанная одержимость поэтов делала их в глазах арабов людьми неприкосновенными, людьми не от мира сего, людьми, которых так же недопустимо обижать, как юродивых и бесноватых. Несмотря на такое отношение, некоторые поэты имели нередко смертельных врагов и даже во время всеобщего паломничества к святыням Мекки скрывали свое лицо под маской и выступали инкогнито. В поэтических состязаниях, собиравших многочисленных слушателей, поэты оспаривали друг у друга всеарабскую славу, а потом в узком кругу подвергали представленные на конкурс произведения подробному и пристрастному разбору, по строчке, по слову перебирая длинные героические поэмы и лирические касыды. Впрочем, если всенародный приговор обжалованию не подлежал, то суждения собратьев по перу нередко категорически отвергались. Когда начинающей поэтессе Хинде прославленный патриарх поэтического цеха, прослушав ее стихи, сказал, что она самая талантливая «из баб», Хинда возмутилась этим приговором и самоуверенно возразила, что она первая не только среди баб, но и первая среди тех, кто отличается от баб некоторыми особенностями телосложения. Непристойный ответ Хинды, поразивший слушателей своим остроумием, увековечил ее имя в истории арабской поэзии.
Одержимость поэтов была для Мухаммеда нечестивой, а увлечение поэзией, пропитанной языческим индивидуализмом и языческой гордостью, делающей человека центром мироздания, — пагубной для истинно верующего. Пророк готов был признать лишь тех поэтов, которые уверуют в единого Бога и творчество которых проникнется духом ислама.
Только совмещение религиозных и торговых занятий во время паломничества не вызывало у Мухаммеда никаких возражений — оно казалось ему естественным, само собой разумеющимся; религия для него не была уходом от жизни, от будничной повседневности, наоборот, согласно его мироощущению, религия должна была пропитать собой все стороны жизни, вплоть до самых «низменных», и тем придать всему будничному и повседневному, каждому поступку и каждому помыслу «высший», чистый и религиозный смысл.
Конечно, духовные интересы торговцев-паломников не исчерпывались увлечением поэзией и актерским мастерством. Вопросы религии, неотделимые от вопросов политики, волновали всю Аравию. Желающих встретиться с Мухаммедом и послушать его, а то и просто поглазеть на него было предостаточно — личность пророка, вступившего в многолетнюю борьбу с могущественным племенем курайшитов, вызывала не меньшее любопытство, чем суть его учения.
На одной из подобных ярмарок во время паломничества 620 года и произошла историческая встреча Мухаммеда с шестью хазраджитами из Ясриба. Эти шесть язычников представляли пять кланов своего племени — впрочем, в земледельческом Ясрибе кланов было больше ста, и они постепенно превращались в нечто похожее на многолюдные семьи.
Мухаммед, как всегда, подробно изложил пришельцам из Ясриба суть своего учения, основные положения которого он подкреплял цитатами из Корана — словами самого Аллаха, подлинными, неискаженными, обращенными непосредственно к арабам.
В учении Мухаммеда была важная и интересная для жителей Ясриба мысль — уничтожение межплеменной и внутренней вражды. Мухаммед настаивал, что все верующие составляют один народ — единую умму, по его терминологии. Община верующих, сплотившихся вокруг него в Мекке, представляла такую умму как бы в зародыше — курайшиты не допускали, чтобы формирование уммы завершилось. Умма Мухаммеда в Мекке с самого начала мыслилась как внеплеменное объединение, готовое принять всех желающих — и «красных» и «черных», то есть и собственно арабов любых племен, и эфиопов. Чернокожий Биляль, бывший раб и затем верный телохранитель Мухаммеда, принял ислам в числе первых нескольких десятков и вошел в умму пророка без каких-либо возражений. Излагая в Коране историю древних пророков, Мухаммед также постоянно подчеркивал, что последователи каждого из них образовывали единую умму, единый народ, не знающий деления на племена и кланы.
Внутри уммы нет ни патронов, наделенных большими правами, ни клиентов, права которых ограничены, — перед законом равны все. Рабство тоже должно было постепенно исчезнуть, так как принявшего ислам раба следовало отпускать на волю. Рабами могли быть только иноверцы, то есть люди, не принадлежащие к умме. Один Бог, одна вера, один народ, один закон для всех — так мыслилось социальное устройство тех, кто предал себя богу, стал мусульманином.
Во главе уммы стоит пророк, руководимый самим Аллахом; на его суд и передаются все споры и разногласия между верующими. Право же самим чинить суд и расправу раз и навсегда отнималось у верующих — такова была цена за мир, единство и безопасность.
Представление о единстве и общественном равенстве верующих свойственно всем развитым формам единобожия. Подобно апостолу Павлу, провозгласившему, что «нет грека, нет иудея — есть христианин», Мухаммед настаивал, что все уверовавшие в Аллаха составляют единый народ, единую умму. Его учение было интернациональным в своей основе, несмотря на особую симпатию пророка сначала к курайшитам, а потом и ко всем арабам.
Встреча с Мухаммедом произвела сильное впечатление на ясрибитов. Их прельщал ислам, на основе которого решался широкий круг личных и социальных проблем; слияние в один народ, образование единой уммы вместе с последователями Мухаммеда из Мекки, казалось им заманчивым. Сам пророк покорил их твердостью и искренней убежденностью в торжестве дела ислама, и они вернулись в Ясриб, уверенные, что Мухаммед — тот человек, на которого можно положиться, человек, который не подведет.
