Они дошли до берёзовой рощи, сели на траву, отец сказал Молчуну, чтобы тот осторожно разложил сеть, а то запутается, и чтоб доставал из сумки припасы. Молчун разложил на пеньке колбасу, холодную картошку, соль, луковицу. Отец приставил к берёзе двустволку и закрыл глаза.
«Чёрт, — сказал он устало. — Услышал, видно, панда, как мы говорили. Издали услышал. Вот же китаец. И клялся же я себе, что на этот раз молчать буду, чтобы не спугнуть, а сам снова разговорился… Это всё ты, малой, виноват. И чего тебя Молчуном называют? Ты ж тот ещё болботун. Всё татка да татка… Расскажи да расскажи…»
Но Молчун видел, что отец не сердится. Нравилось отцу байки свои травить. И хорошо ему было, что они вдвоём по лесу ходят, поздней осенью, вместе, хорошо, что дышат одним воздухом — вкусным, холодным. Охота для отца — лучший отдых. Чёрт с ним, с пандой. Ничего, обойдутся. На зиму кое-что припасли, проживут как-нибудь. Да и зима сейчас такая, что настоящего мороза не бывает. А говорят, году в 2012 настоящие бураны были. Брешут, видно. Какие на хрен бураны? Хорошо, если в Белых Росах до нуля термометр дойдёт. Всю зиму плюс три-пять, а в конце февраля уже цветы распускаются. У соседей… Отец-то цветник совсем забросил. Вот взял бы Сысуниху в жёнки — и у них бы рядом с домом красота была…
«Хочешь, что-то покажу? — хитро прищурился отец. — Пойдём!»
Они быстренько собрались и пошли не туда, где через стволы деревьев пробивалось солнце, а в самую что ни на есть тёмную чащу. Молчун уже запереживал — вдруг они знака не заметили, как бы проблем не возникло… Но отец уверенно шёл вперёд. Помнит, видать, дорогу. Ну а что ему сделают, если даже и поймают. Солдаты его, Молчуна, знают. Отпустят. Только за отца боязно. Ведь всыпят же плетей за нарушение режима. Эх… Остаётся надеяться, что отец мозги не пропил. Понимает, что делает.
И вдруг они вышли к озеру.
Оно блеснуло впереди, как чей-то большой глаз. Глаз посмотрел на Молчуна и заслезился.
По воде прошла рябь. Словно озеро узнало его. Будто уже где-то видело.
Совсем недалеко от озера стояла хатка. Да и не хатка уже, а совсем сгнившая халупа, чёрная, с облупившейся синей краской, которая ещё кое-где держалась.
Двери висели на одном ржавом крючке.
Хатка была мёртвая. А озеро живое. И это так взволновало Молчуна, что он взял отца за руку.
«Да не бойся, — глухо сказал отец. — Здесь уже давно не живёт никто».
И в это Молчун тоже не очень-то поверил. Но руку отца отпустил. Они подошли к озеру, отец закурил папиросу. И Молчун почему-то вспомнил о своём сокровище: чёрно-золотом окурке от «Собрания». Вот бы у того капитана, военкома, выпросить одну целую сигаретку. И прям вот теперь отца угостить. Хоть, может, и глупая это была мечта. Ведь в вонючем дымке от «Победы», стелящемся сейчас над озером, и этом чёрном лесу на другом берегу, и в складке, что опоясывала отцовский лоб, и в мёртвом силуэте заброшенной, сгнившей хаты была она — та гармония, которую Молчун давно уже старался словить, будто бабочку, но никак нигде не мог. Кроме как в курятнике, с серой своей любимой гусочкой…
Он подошёл к дому и заглянул внутрь. Темно там было и сыро, спали там растения всякие лесные, и дышало там подземное болото.
«Смотри, не лезь, рухнет на голову крыша, придётся тебя на плечах тащить, — крикнул отец. — Не лучший это выбор: или сын на плече, или дубальтовка…»
Отец подошёл, достал новую папиросу.
«Давно здесь никто не живёт, — повторил он задумчиво. — А раньше жили. Матка, как молодая была, сюда иногда наведывалась».
«А кто здесь жил?» — спросил Молчун, нюхая дом и чувствуя, как что-то тёмное, тяжёлое бередит его душу.
«Э-э… — затянулся сигаретой отец. — Здесь знахарка да повитуха жила, лет тридцать назад. Такая бабка была, что всем бабкам бабка. Людей лечила. К ней со всей Западной границы ездили, через лес пробирались, деньги большие платили, лишь бы к бабке этой попасть. Ведь бабка та могла человека от любой болезни избавить. Как она это делала, кто её знает. Только и ездили к ней, и ходили, и на коленях ползали, лишь бы полечила. А она никому не отказывала. Говорят, что даже денег не брала. Хотя в это как-то слабо верится. Не бывает так, чтобы кто-то другому за просто так, задаром помогал».
«Так, чтобы лечить от всего, тоже не бывает, — хмуро сказал Молчун. — И как она помогала? Она что, врач была? Фельдшер? Или в бога крепко верила?»
«Да не знаю я, — махнул единственной рукой отец. — Но верю! Так люди старые говорят. От всего лечила. Есть вещи, сынок, которые необъяснимы. И не нам в них сомневаться. Наука — это, конечно, хорошо, да, но человеческому уму не всё доступно. И то, что в сказках написано, может когда-нибудь оказаться реальностью. Например, ковёр-самолет. Когда-то люди только в сказках про такое слышали, а потом аэропланы построили — и на тебе, летают, бомбы сбрасывают, удобрения. Или вот на Париж наши пятнадцать лет назад бомбу сбросили — а с чего всё началось? С ковра-самолёта!»
«Если так… — Молчун закусил губу. — Если так, то, может, учёные могут и другие чудеса в жизнь воплотить. Мне вот что интересно, татка. Можно ли, хотя бы чисто теоретически, так сделать: что вот есть человек, нормального роста — а его с помощью науки… Или бабки… Ну, в общем, превратить его в малыша? Такого малыша, чтобы он на спину гус… ну, на спину свиньи поместился?»
Отец слушал его вполуха. Казалось, что после своего монолога про аэропланы и бомбы он о чём-то глубоко задумался. И Молчуна это почему-то разозлило.
«Татка?»
«А? — Отец докурил и сплюнул. — Конечно можно. Теоретически всё можно. Главное — учись хорошо, сынок. И меньше по курятникам шастай. А то что-то ты там долго бавишься… Что ты там делаешь?»
«Ничего, — покраснел Молчун. — Просто гусей люблю. За ними ж глаз да глаз нужен».
«Ну ладно. — Отец подхватил двустволку. — Пойдём уже».
«А что с той бабкой стало? — спросил Молчун, когда они снова вошли в заметно похолодевший лес. — Умерла от старости?»
«Не знаю, — бросил отец, думая о своём. — Видать, умерла. Она уже тогда такая старая была, что никто и не верил, что она когда-то на свет родилась. Говорят, её в больницу однажды забрали. А из больницы уже сыновья к себе взяли. И больше никто о той бабке не слышал. Где-то лежит на погосте. Ну, землица ей пухом. Если и была ведьма, то для людей чаровала. Только ты с попом про такое не говори. Попы таких бабок очень не любят…»
«Почему?»
«Потому что…» — И тут отец побледнел, замер на месте. А потом осторожно начал снимать двустволку с плеча.
«Что?»
«Тс-с-с», — недовольно сжал он зубы.
Они постояли немного — теперь и Молчун услышал, как где-то довольно близко трещат ветви. Что-то мелькнуло между деревьев.
«Стой здесь, — прошептал отец. — Никуда не ходи. Позвоню тебе».
И бросился, как лягушка, в заросли.
