Солтыс накрыл для майора стол, а как увидела солтысиха, что с дорогим гостем Молчун пришёл, то и ему пирога положила, да ногу чью-то жирную, запечённую, с корочкой, дети в Белых Росах за такую корочку подраться могли, так её любили. Майор помочил тонкие губы самогоном, закурил свою золотую цигарку и велел говорить «по делу».
«Как вам сказать, ваше высокоблагородие… — Глаза толстого солтыса были такие чистые, такие искренние, словно он с неба спустился на минутку, проверить, как тут без него односельчане грешные маются. — В тот день многие в лесу были. Кто на панду ходил, на охоту, кто по грибки поздние, кто мусор на яму возил. Каждый под подозрением может оказаться. Такая она, судьба. Чужая душа — потёмки, как у нас, у русских людей говорится. Я, конечно, за порядком смотрю, всех знаю, но, сами понимаете, в черепную коробку человеку не влезешь…»
Майор Лебедь, казалось, не слушал. Да и не смотрел он на заплывшую морду солтыса — а всё Молчуна глазами ощупывал и улыбался и жмурился, и вился над столом красивый дымок, и падал на пол мягкий лёгкий пепел…
«Я вам вот что скажу…» — нахмурился вдруг солтыс. Обернулся, на солтысиху кулаком замахнулся: «Выйди, Татьяна, у нас тут мужские дела! Поговорить с высокоблагородием надо!»
Солтысиха пулей выскочила из кухни. Солтыс наклонился к столу, протянул руки к офицеру:
«Знаете… Они здесь все вроде и приличные, законопослушные люди, нормальные граждане. Если посмотреть днём… А только стемнеет… Я вам вот что скажу, это моё мнение. Хитрые они тут все. Никому тут так, чтоб на сто процентов, верить нельзя. Только мне с супругой моей и дочерьми… Да вот ещё мальчонка этот и отец его, однорукий, вот за них как компетентный гражданин тоже ручаюсь. Хорошие люди. Вы, ваше высокоблагородие, правильно их вычислили, они свои, до мозга костей, как говорится. Мальчонка этот, Молчун, он, конечно, молчит всё, но это у него от ума и от верности идеалам. А остальные… Давно мечтаю, чтоб профессионал, вот как вы, оценил их опытным глазом…»
Майор Лебедь глазами в Молчуна впился, не отпускает. Как кровь сосёт. У Молчуна аж снова комок в горле застрял.
Дальше пошли к заму по идеологии — но та как начала трындеть, всё как по маслу: как в селе идеологическая работа поставлена на широкую ногу, как воспитывается молодёжь в патриотическом духе, как старикам почёт, остальным дальняя дорога, что майор не выдержал, Молчуну шёпотом приказал бежать и не оглядываться. У попа их уже ждали. Попадья к их приходу торт испекла, «Наполеон», но майор даже пробовать не стал. У Космача тоже стол был накрыт — старый Космач всё под нос майору фото сына своего тыкал и бил себя в грудь:
«Мой сын — защитник Родины. На рубежах империю бережёт. Был бы он здесь, не случилось бы в наших Белых Росах досадное это чэпэ. Полиция у нас, прямо скажем, не сработала как следует — а сын мой, пока в армию не отправили, исполнял в селе функцию дружинника. А этот мальчонка, Молчун его у нас кличут, дык он с моим сыном дружил, не разлить вода просто были. Скажи, Молчун, ты ж нашу семью знаешь? Мы же к тебе всегда как к родному. Правда? Молчун подтвердит. Вот, кивает, видите? Я бы на вашем месте, ваше высокоблагородие, к Каковскому присмотрелся… Вот где загадочный и подозрительный человек, точь-в-точь шпион, жёнке моей, дуре этой, он даже раньше с парашютом снился… А один раз даже в противогазе…»
Они вышли с майором на оттаявшую уже, бледно-жёлтую от грязи улицу.
«Теперь ты у меня кое-что спросить должен, — улыбнулся Молчуну майор Лебедь. — Посмотри на меня и спроси. Если умный, давно уже в голове твоей вихрастой вопрос вертеться должен. Ну? Спрашивай!»
Молчун подумал. Исподлобья посмотрел на майора. Загадка была довольно простая.
«А почему у вас форма не грязная? Как была белая, так и осталась?» — спросил он глухо, слыша, как дрожит голос. На самом деле он не об этом думал, конечно. А о том, как бы скорее к серой гусочке пробраться. А там уже, в тепле курятника, можно и о другом подумать. О том, что с паном Каковским стало, жив ли он. И как это полицай дом Юзика исследовал — а Стефку-то и не нашел. Столько загадок было — что у Молчуна аж голова разболелась.
«Правильно, — одобрил майор Лебедь. — Хлопцы вроде тебя должны замечать такие вещи. Форма белая потому, что ткань специальным составом обработана. Враги — люди дикие, мистические, на них это действует — они везде грязь увидеть хотят и глазам своим не верят. Там, где должна грязь прицепиться, — белизна. Безукоризненная. Это врагов пугает. И они слабее становятся. Ну ладно. Веди к этому вашему пану Каковскому. Посмотрим, что за он, — и домой, отдыхать. Хорошо поработали сегодня, заслужили на печке поваляться».
«А как же учитель? — нерешительно произнёс Молчун. — Мы к нему не ходили, а он…»
«Учитель нас не интересует, — засмеялся майор Лебедь. — Этот ваш полицай — идиот. И пошляк. А пошляки всегда людей пишущих и читающих ненавидят. Запомни. Империи нужны умные люди, образованные. Тонкие, наблюдательные. Поэтому без книги ты только и можешь, что полицаем деревенским стать. Знаешь, что триста лет назад Дени Дидро сказал? Кто перестаёт читать — перестаёт мыслить. А без мыслей ты кто? Американец. Или педераст. Голова человеку для того, чтобы видеть, слышать, думать и анализировать мир. Каждую минуту замечать то, чего другие не заметят. А не для того, чтобы к ней мобилку прикладывать как компресс от безмозглости…»
Молчун со страхом ждал, что же они увидят в доме пана Каковского. Невероятно, но пан Каковский сидел на пеньке возле дома, жив и здоров, насколько он вообще мог быть здоров. Увидел, как на него майор идёт улыбаясь, и глаза выпучил, рот раскрыл:
«Лебединая песня… Красивый какой самец. Извини, птица белая, водоплавающая, но скажи мне, честь по чести молви, какой сейчас год?»
«Откуда он вас знает?» — прошептал Молчун невольно. Сам пожалел, что вырвалось.
«Ничего он не знает, — весело сказал майор. — Обо мне, по крайней мере. А вот кое о чём другом — пожалуй. Давай-ка его разговорим».
Майор сел поодаль, на скамейку, и снова достал сигарету.
«А угостите, а? Ну пожалуйста», — криво усмехнулся Молчун.
«Мал ещё, голова работать не будет, — строго сказал майор. — А зачем мне напарник с неработающей головой? Ну, господин Каковский, год-то у нас сейчас на дворе две тысячи сорок девятый, хотя вашу версию тоже интересно было бы услышать».
Услышав, как Молчун сигарету просит, господин Каковский посмотрел на него с ужасом. На майора он уже не обращал внимания, словно и не было здесь никакого офицера белоснежного. Только Молчун — который судорожно глотал слюну, слушая торопливое бормотание этого дурачка:
«Сказала! — взвыл пан Каковский, махая руками, и плюнул в лицо Молчуну своей жидкой слюной. — Сказала! Сказала, что самолёт прилетит! А сама птицу белую прислала! Ошибка! Опять ошибка! Мальчики кровавые в глазах! Все вы здесь в крови, все, яблоня от яблока недалеко падает, а под яблоней медсестра!»
«Тихо вы, — цыкнул Молчун на пана Каковского, умоляюще подмигивая, так офицер всё равно глаз его не видел, за спиной сидел. — Пан Каковский, поспать вам надо!»
