Надо сказать, что я был причастен к тому бедственному состоянию, в котором хирели последние годы сторонники величественной и мистической Кривьи. На родине меня ненавидели, я не раз получал письма с угрозами, мне откровенно писали, что срать на Родину мне не позволят. Писали, что меня настало время остановить. Несколько недель назад, уже живя здесь, я имел неосторожность оставить под одним постом пару язвительных комментариев, в ответ на которые получил от своих оппонентов только загадочную фразу: «Жди гостей». Тогда я не обратил на это внимания. Меня совсем не насторожило то, что на этот раз вместо череды нацистских лозунгов и бездарно сформулированных обвинений было только это: два слова, которые ставили точку в обсуждении. В том посте концепция новой Кривьи рассматривалась довольно деликатно и беспристрастно, а мои комментарии, наоборот, нельзя было назвать объективными, поэтому весь день у меня было неприятное чувство, что я написал нечто несуразное. Я решил, что сконцентрируюсь на романе и постараюсь меньше торчать в фейсбуке. И всё же я понимал: соцсети соцсетями, но когда роман будет опубликован, милости мне ждать не приходится. Они просто не переживут, если в романе появится Их Кривья. Роман необратимо создаёт отношения между автором и тем, о чём он пишет, и эти отношения достаточно интимные. Достаточно интимные, чтобы ранить тех, кто в них не вписан. Нашим арийцам была нестерпима самая вероятность того, что я могу делать с их святыней что захочу. Они считали Кривью своей — и будут считать её использование подлым воровством.
Меня всегда поражало, сколько в их отношении к собственным мифам религиозного чувства. Настоящего экстаза. Им невозможно было что-то доказать: их Кривья была вопросом веры, а не ума. И иногда я сам боялся признаться себе, что завидую этим людям, которые так меня ненавидят.
И всё же до сегодняшнего дня я чувствовал себя в безопасности. Я был за тысячу километров от них и слышал, как они там, на родине, воют от бессилия. Они могли писать всё, что хотят — в своём скандинавском изгнании, в этой комнате, наедине с текстом я был для них недоступен.
Я работал тогда над историей старой белорусской шептухи, тёмной бабки, которую похищают и перевозят на остров члены таинственной организации. Сначала роман не шёл, вечером мне казалось, что я пишу полную чушь, утром я садился за компьютер разбитый и деморализованный, мне всё чаще казалось, что я теряю время и из этой книги ничего не выйдет. Но потихоньку, как это часто бывает, я сжился с персонажами, чётко разглядел все места, где должно было происходить действие, и даже сам начал разговаривать, как та старая бабка. Или так, как я думал, могла бы разговаривать сама с собой старая бабка, если бы оказалась в такой непривычной ситуации.
Колёсико крутилось. Компьютер висел. Я мог положиться только на своё ожидание и своё терпение. Я знал, что, если поддаться искушению и выключить компьютер, я уже не смогу заново написать то, что получилось у меня сегодня. Я подумал, что, если проблема решится и возникнет потребность ещё раз написать слово «Кривья», я сделаю это спокойно и без страха. Я не мог показать им, что боюсь.
Оставив кольцо вращаться, а компьютер висеть, я оделся и пошёл в магазин. С холма я видел, что к пристани подъехал паром. Сейчас город наполнится людьми. И правда, когда я шёл обратно из магазина, на улицах было полно незнакомых лиц. Повсюду сновали туристы, фотографировали, громко разговаривали на совершенно незнакомых мне языках. Я не понимал их, зато знал, что такое Кривья. Они не подозревали о существовании Кривьи — и не имели проблем ни с коммуникацией, ни с мифами, ни с хорошим настроением. Так бывает — если ты восточный европеец.
Конечно, можно было попросить помощи у кого-то из коллег: возможно, они разбирались в компьютерах лучше меня. Но мой английский был так плох, я боялся, что меня не поймут, а если и поймут, то просто посмеются.
По дороге я встретил Юхана. Переводчика с исландского на фарерский, или с саамского на фризский. Что-то такое.
«Паром приехал», — сказал Юхан.
«Да, я видел».
«Ты придёшь сегодня на ужин?»
«Нет, я буду работать».
Когда я вернулся, никаких изменений не произошло. Внешний вид моего предупреждения ничуть не изменился. Такое же голубое кольцо, бесстрастные буквы, исполненные потаённого смысла. Возможно. Возможно. Возможно. А может, и нет. От меня ничего не зависело. Мрачно жуя колбасу и запивая её холодным красным вином, я смотрел на зловещее кольцо, на свой растаявший, едва видимый в бледном тумане текст, смотрел в окно, на серый снег, красные крыши, на здешний флаг, который всегда успокаивал меня своей архаичной раскраской. Нет, сюда они не доберутся.
Стемнело. Под моим окном топтался какой-то тип, который делал вид, что фотографирует море. Я вышел, закурил и демонстративно встал совсем близко от него. Я был восточный европеец и мог себе это позволить. Он испугался и убежал. Я смотрел на город и видел, как по городу растекается весёлая толпа туристов. Взял книгу. Толстую старую книгу о том, как обращались со стариками в Спарте. Спартанские законы обязывали уважать стариков. Но только тех, что создали семьи. Неженатые и бездетные старики должны были зимой ходить голыми по рыночным площадям и петь особые песни о том, какие они глупые и как их заслуженно наказали за бездетность. Известен случай, когда какой-то юноша не уступил место знаменитому полководцу Деркилидасу, нагло заявив: «Ты не родил сына, который позже мог бы уступить место мне». И общество одобрило ответ умного юноши.
Голубое кольцо не останавливалось. Мой компьютер потихоньку умирал, но я не из тех, кто теряет надежду. Выпив ещё вина и дочитав главу, я решил, что нужно пойти к людям. Поставил ноут на подзарядку, накинул что-то и направился на кухню. Все уже собрались. Юхан заметил меня и вскинул брови:
«Вы уже знакомы? Это Анья».
Он подвел меня к новоприбывшим.
«Первый раз здесь?» — спросил я не очень дружелюбно.
«Да, первый».
«Анья приехала на пароме», — сказал Юхан, который в разговоре со мной всегда старался говорить как можно более короткими фразами, потому что я был ему симпатичен.
«Моя мама — артистка цирка», — вспомнил я и сказал это Анье прямо в лицо.
«О», — вежливо сказал Юхан.
«Ю ар хэппи», — сказала Инга.
«Кул», — сказали все.
Все, кроме Аньи.
За ужином я выпил ещё бутылку вина. Колёсико крутилось. Компьютер висел. Возможно, это был конец романа. Я знал, что больше такого не напишу.
Её поселили в соседней комнате. Когда все разошлись спать, я сел перед своим компьютером, поставленным на подзарядку, и стал слушать, как она ходит: от стены до стены.
Так она и ходила — всю ночь. Ждала, пока я усну. Возможно, она писала стихи или переводила — с гуарани на суахили, с сардинского на подляшский — но я всё прислушивался к её шагам в коридоре. Я не мог больше ничего делать. Только слушать. Мне казалось, стоит мне задремать, как она откроет дверь и окажется здесь. Здесь, в моей комнате, меня настигнет кара.
