О христианстве Гиероклий сказал, в самом деле, коротко. Он признался, что в свое время жил среди христиан, но мерзостей, которые им приписываются, не видел. Неправда, например, что под видом святого хлеба они едят запеченное в тесто мясо ребенка. Не пьют они и крови человека, принесенного в жертву. Ничего неизвестно ему о разврате, завершающем их совместные трапезы: будто бы, погасив светильники, они сочетаются в жутких объятиях, а затем измеряют добродетель каждого и заслуги его перед богом количеством совокуплений и степенью проявленной при этом изобретательности. Не было бы особой беды и в том, что, как приходится признать, у них есть глупейшие предрассудки… Они, например, верят в воскресение плоти и проповедуют отказ от плотских наслаждений, что, кстати сказать, резко расходится не только со здравым смыслом, но и с интересами государства. Но аналогичные суеверия есть и в других сектах. Жрецы Исиды, как известно, обезмуживают себя, богиня Веста
[127]
требует от своих воительниц девственности, а самоистязания поклонников Митры и того ужаснее. Однако подлинными врагами государства христиане являются, главным образом, потому, что они наделили своего Христа, рожденного, между прочим, еврейским богом, свойствами еще более неприятными, чем те, которыми уснастили своего всевышнего брезгующие свининой обрезанцы. Иудейский бог свиреп и беспощаден даже к своему народу, но он, по большей части, не нападает, а только обороняется. Христианский же бог, приветливо улыбаясь всем народам, норовит в то же время пронзить их богов тем самым копьем, которым прободали его самого, распятого. Это опаснейший из всех богов, так как он всюду проникает, прикидываясь смиренным, вселюбящим, и всюду нарушает порядок и спокойствие. Придя в семью, главным образом через сердца детей и женщин, он разделяет сына с отцом, дочь с матерью, невестку со свекровью. Солдат подстрекает к неповиновению, бунту, побегу из армии, уподобляя ее рассыпающемуся снопу. А когда он кружит голову рабу мыслью о равенстве с господином и даже превосходстве над ним, если этот раб – христианин, и обещает в усладу бедным жарить богатых на вечном огне, он поистине напоминает Ганнибала, сокрушающего Альпы.
– Но Альпы стоят и поныне! – впервые прервал своего наместника император.
В голосе повелителя Гиероклию послышался оттенок раздражения и насмешки. Он поспешил извиниться, что злоупотребил терпением императора, так долго занимая его внимание предметом, который этого не заслуживает. Но если он несколько преувеличил значение христианской секты, то сделал это намеренно, чтобы лучше подчеркнуть превосходство своей системы, которая здравым смыслом своим способна покорить даже упрямых и тяжелодумных последователей путаного учения Христа.
– Я зажег маяк, – заявил он, торжественно указывая в сторону гавани, где высилась стодвадцатиметровая башня Фароса, – который озарит весь мир ярким светом!
С вдохновенным лицом он начал излагать содержание своей системы, распределяющей весь космос по рангам, под общим верховенством небесного императора. Бог, в самом деле – только один; в этом, безусловно, правы и евреи, и христиане. Он – единое, всеобъемлющее божество – Дух, Разум или Плерома, из чьих эманации возникла вселенная. Однако мир нельзя считать ее творением, ибо то, что само по себе совершенно, может создать лишь совершенное, а мир, как известно, от совершенства весьма далек. Плероме не свойственно сознание, так как оно предполагает мышление, в котором совершенство не нуждается. Не имеет она и воли, поскольку воля у нее была бы стремлением к добру, а то, что само по себе – бесконечная благость, не нуждается и в добре.
Императора сильно клонило ко сну, однако все возрастающее вдохновение наместника не давало ему заснуть совсем. Гиероклий перешел к демиургам – духам, обитающим в пространстве между землей и луной. Духи эти создали мир из непрестанно излучаемого Плеромой света в точном соответствии с числовой теорией Пифагора и постоянно пекутся о его управлении. Такими демиургами, наряду с Юпитером, являются Моисей, Христос и другие. Все они значительно ближе к Плероме, чем земнородные, и потому сосредоточивают в себе гораздо больше света.
Лицо, голос и движение говорившего ясно свидетельствовали о том, что в данный момент человек этот сам настолько переполнен Плеромой, что как в видимом, так и в невидимом мире для него уже не существует ничего, кроме его собственной персоны. Из уст его бил неудержимый поток слов, совершенно непонятных императору: нус, рождающий эон и пневму, эннония, эмбрион света, называемый генесиургом, – вся скудоумная мешанина терминов, заимствованных у богословских школ Ямвлиха
[128]
, Филона
[129]
и Плотина.
[130]
Все больше дивила и утомляла императора эта бесконечная премудрость, с помощью которой просвещенный правитель Александрии собирался спасать империю. Сам император, не столь образованный, был гораздо умнее. Он намеревался по прибытии в Александрию вызвать из тюрьмы нескольких христианских богословов и сопоставить их аргументацию с тем, что будут говорить служители древних богов. Но теперь он отказался от этого замысла. Доклад Гиероклия убедил его в одном: при помощи диспута этих вопросов не решить, и так как сами боги не хотят выносить никаких определений по своему собственному делу, порядок в духовной жизни смертных придется наводить при помощи императорских эдиктов.
В дверях показался Квинтипор. Император приветливо поманил его. Юноша в нерешительности остановился перед троном.
– Смелей, сынок!.. Поднимайся! – с ласковой улыбкой ободрил император и, схватив юношу за руку, притянул его к себе, как будто кроме них в зале никого не было.
– Что случилось?
– Нобилиссима послала меня сказать тебе… что августа…
Диоклетиан прижал его к себе и сердцем своим почувствовал, как сильно колотится сердце юноши. Чуть не касаясь ухом губ Квинтипора, император прошептал:
– Ну, ну, говори.
– Августа хотела броситься с вершины Панейона. Нобилиссима еле удержала ее. Она уложила ее в постель, но августа не перестает рыдать. Нобилиссима просит тебя прийти, государь.
Император порывисто вскочил с трона и, не вызывая одевалыциков, вышел из приемной как был, в торжественном облачении.
Гиероклий очень огорчился, так как только что собирался доказать, что на основании его религиозной системы поддаются рациональным объяснениям все небесные явления. Теперь пришлось изложить все это только нотарию.
