По прошествии нескольких месяцев учёбы в Париже Костюшко из-за скудности своего прожиточного бюджета (отъезжая в Париж он получил 213 злотых и ещё 400 ему дал брат Иосиф) не стал завсегдатаем известных столичных салонов. В то лее время его уже узнавали во многих маленьких кофейнях, куда он заходил выпить чашку кофе
[16] и съесть французскую булочку.
Постоянные посетители таких заведений, молодые французские аристократы и офицеры, дружески улыбаясь и поднимая в приветствии свои бокалы, обычно приглашали его за свой столик. Они много говорили о политике, обсуждали деспотическую королевскую власть, критиковали существующую в стране систему правления, открыто высказывали идеи Вольтера, Монтескьё, Руссо... Порой такие дискуссии переходили в серьёзные споры, которые иногда заканчивались очередным вызовом оппонента на дуэль.
Костюшко всё чаще становился не просто слушателем, но и участником подобных дискуссий, политических споров и просто обсуждений работ известных вольнодумцев, кумиров французской молодёжи. При этом он регулярно высказывал своё мнение по какому-нибудь вопросу и давал оценку тем или иным цитатам предвестников Французской революции. Находясь в Париже, Тадеуш в совершенстве овладел французским языком и читал произведения популярных философов в оригинале. Именно здесь, в Париже, среди революционно настроенной молодёжи и офицеров, с которыми Костюшко учился в военной академии, он обрёл новых друзей и проникся республиканскими идеями, которым уже не изменит на протяжении всей своей жизни.
Войдя в небольшое кафе на берегу Сены, Костюшко за одним из столиков заметил группу знакомых офицеров из военной академии. Вместе с ними сидели два аристократа, с которыми он тоже был знаком и даже участвовал в каком-то диспуте о высших идеалах человека. По разгорячённым лицам присутствующих Костюшко догадался, что он опять попал на очередной спор, но его желудок требовал пищи, а мозг отказывался принимать участие в подобном мероприятии, не удовлетворив первого.
За соседним столом также сидели офицеры, это были швейцарские гвардейцы, среди которых Костюшко тоже имел хороших знакомых. Один из швейцарцев, капитан Питер Цельтнер, заметил его и приветливо помахал рукой, приглашая присесть за свой стол. Рядом с Питером уже сидел молодой человек, по виду богатый аристократ.
Все сидящие за столами кивнули Костюшко как старому знакомому, а он не заставил себя долго уговаривать и через пару секунд уже пристроился на стуле между Питером и молодым аристократом, заказывая себе скромный ужин.
— Знакомься, мой младший родной брат Франц, — представил Питер, указывая Костюшко на молодого человека, сидящего рядом с ним. — Кстати, будущий скульптор, берёт уроки в Королевской академии живописи и скульптуры.
Симпатичный, невысокого роста, немного полноватый юноша привстал и поклонился Костюшко. Вежливо откланявшись в ответ и усевшись на своё место, Костюшко поневоле слушал очередную дискуссию за соседним столом, которая была в самом разгаре.
— Ещё старик Вольтер отмечал, что социальное равенство — это и наиболее естественная, и наиболее химерическая идея, — широко размахивая правой рукой продолжал свою речь один из молодых аристократов. — На нашей несчастной планете люди, живущие в обществе, не могут не разделяться на два класса: на богатых, которые распоряжаются, и бедных, которые им служат. Это закон общества и закон любого государства. И я считаю, что это справедливо.
— Ещё бы, — вдруг вставил своё слово с сарказмом Питер Цельтнер, который также прислушивался к разговору, — «самая жестокая тирания — это та, которая выступает под сенью законности и под флагом справедливости».
Костюшко, услышав ответ Питера, наморщил лоб. Он уже где-то читал или слышал эту фразу.
— Не декламируйте мне Монтескьё, — парировал первый спорщик, напоминая Костюшко имя известного автора цитаты, которую произнёс только что старший Цельтнер. — Он сам противоречит себе в своих высказываниях о свободе, законах и справедливости. Именно он представляет свободу как право делать всё, что дозволено законами. Кстати, сам же и отмечает, что свобода личности и свобода гражданина не всегда совпадают.
И здесь спокойным голосом вступил в разговор Костюшко, заметив по тону голосов спорщиков, что они не скоро остановятся и, возможно, очень скоро перейдут на взаимные оскорбления. А это уже никак не входило в его планы: он не успел утолить свой голод и не собирался в очередной раз выступать в роли секунданта, лишаясь при этом хорошего ужина среди своих друзей.
— Друзья мои, успокойтесь, — миролюбиво начал говорить Костюшко, и все присутствующие повернули свои головы в его сторону. — Все мы находимся под властью законов, законов Божьих и законов государства. И прислушайтесь к мудрому Руссо: «если Высшее существо не сделало мир лучшим, значит оно не могло сделать его таким». — Костюшко сделал паузу и посмотрел на главного, как ему казалось, спорщика. — «И если общественная польза не сделала правилом нравственную справедливость, она может сделать из закона орудие политического тиранства», как это бывало раньше и что мы имеем сейчас.
Все за столом приумолкли, обдумывая последнюю фразу и размышляя, что можно добавить к сказанному. Но Костюшко не стал ждать продолжение философской беседы, а повернулся к хозяину кафе, который стоял за стойкой в ожидании очередного заказа.
— Хозяин! Подайте бургундского и ещё чего-нибудь поесть, — попросил он.
— И для всех. Плачу за всё я, — вдруг заявил младший Цельтнер к удовольствию всех присутствующих.
На этом все споры по поводу республиканских идей французских философов закончились, и разговоры потекли о последних новостях французского двора.
Ужин прошёл в спокойной и дружеской обстановке. Костюшко поближе познакомился с Францем Цельтнером. Оказалось, что этот молодой человек, решив посвятить свою жизнь созданию великих скульптурных творений, уже полгода проводил все дни в мастерских академии художеств. Но, к сожалению, он не смог найти свою музу в этом направлении и решил вернуться к себе на родину в Швейцарию в Салюрн, где его отец, судя по всему, привлечёт его к торговым делам.
— Он сразу был против моего увлечения, — объяснял Костюшко позицию своего отца Франц. Помолчав немного, он глубоко вздохнул и печально добавил: — А я, глупец, не слушал его. Побывав в Италии и увидев великие творения Микеланджело, я возомнил, что смогу создать хоть что-либо подобное у себя на родине и тем самым увековечу своё имя.
— А я тебе сразу сказал, что отец прав: делом надо заниматься, отцу помогать, — подключился к разговору Питер.
— Да, ты тоже был прав. Если таланта нет, то его в мастерских не вырастишь, — грустно сделал заключение несостоявшийся скульптор.
— Ну наконец-то дошло до тебя, — Питер Цельтнер безобидно улыбнулся широко и нежно, по-родственному обнял младшего брата и предложил: — Езжай домой, Франц, и жди меня. Я закончу свою службу, вернусь в Салюрн генералом, — Питер задумался о чём-то, а потом добавил: — Если не убьют в каком-нибудь историческом сражении.
