Цыганка ещё некоторое время смотрела на удаляющуюся повозку, а потом промолвила тихо, качая головой:
— Езжай, пан, встречай своего гостя... — и направилась назад к старой кибитке, подметая снег широкой и длинной юбкой, покрикивая на разгулявшихся цыганят на своём непонятном обычному человеку языке.
II
экля с волнением ждала возвращения мужа. Людвига она любила, но иногда у неё появлялся страх за детей, за себя, за всю семью, за хозяйство, которое постепенно приходило в упадок. Это был не просто какой-то человеческий страх перед чем-то ужасным, а скорее волнение перед неизвестным будущим, которое могло бы стать причиной изменения того образа жизни, к которому она привыкла с детства.
Тэкля родилась в семье православных зажиточных помещиков Ратомских. Семья была большая, а крепкое хозяйство вызывало уважение и зависть у соседей. Её же отец, за свою рассудительность и деловую смекалку, в округе, где они жили, заслуженно имел репутацию добропорядочного семьянина и рачительного хозяина. И всё-таки местное панство вскоре нашло повод поговорить о делах семьи Ратомских в кругу представителей женского пола. Эта вечная, как сама жизнь, тема долго обсуждалась на «девичниках» не только среди солидных мамок, имеющих многочисленное семейство, но и среди молодых паненок, которые были на выданье.
А повод для таких пересудов всем предоставил красивый польский шляхтич Людвиг Костюшко, который прислал сватов в дом Ратомских. «Купец» был уже в солидном для жениха возрасте, когда все решения принимаются самостоятельно: где и с кем жить, что и сколько сеять и кому предложить стать его спутницей в этой грешной жизни. Но когда сваты прибыли к месту назначения за «товаром», то родители Тэкли, молодой 18-летней красавицы, не хотели открывать ворота для таких гостей. Причина же такой неприязни к сватам была только одна — все члены семьи Костюшко были католиками, а все предки Ратомских до пятого колена были православными.
Такая религиозная неприязнь обычно не выражалась открыто между семьями различной веры, проживающих в одной местности. Однако в душе каждого католика или православного сидел маленький чертёнок, который мутил религиозную воду, Этот бес не давал душам людей спокойно принимать тот факт, что люди перед Богом все одинаковы и равны. Даже несмотря на их веру и на то, как они крестятся: справа налево или наоборот. А тут ещё ксёндзы с одной стороны, а православные священники с другой стороны не совсем лестно отзываются друг о друге на воскресных проповедях. Разжигая религиозную неприязнь к инакомыслящим, «святые отцы» лишний раз давали повод простым смертным косо смотреть на своего соседа, призывая помнить о вере, которую каждый из них преподносил как единственно правильную и истинную.
Где Людвиг познакомился с Тэклей и встретился с ней в первый раз, когда успели они договориться между собой, об этом, к большому сожалению местных сплетниц, никто толком пояснить не мог. Стремление влюблённых связать себя узами брака было обоюдное и желанное, но как же не хотел отец семейства Ратомских отдавать свою дочь замуж в семью католиков! Однако ему пришлось всё-таки смириться перед грозным предупреждением дочери, что она примет подстриг и уйдёт в монастырь, если отец не даст своего согласия на этот брак. Да и подобные смешанные браки в Польше были не редкость. То тут, то там слышались пересуды по поводу очередного брака, когда молодой жених и молодая невеста воспитывались в семьях, исповедующих различные религии. Но если подобное происходило среди «ясновельможных» панов, то что уж тут осуждать простых смертных.
Достаточно много времени прошло с того часа, когда Людвиг и Тэкля стали мужем и женой, и две их дочки и сын уже заполнили их счастливую жизнь. В семье царил полный патриархат: если Тэкля и делала какое-нибудь предложение по поводу обустройства их хозяйства, то последнее слово чаще всего оставалось за Людвигом, её мужем. Но если серьёзные семейные разногласия становились неразрешёнными, а никто из супругов не шёл на уступки, то Людвиг уезжал из дому на охоту на несколько дней к кому-нибудь из соседских помещиков или направлялся в Вильно. Там он любил походить по городу, посетить друзей, выпить с ними чарку-другую, обсуждая последние новости в государстве и свои личные проблемы. После того как заканчивались деньги, а обсуждать больше было нечего, Людвиг возвращался домой. Спокойно, как ни в чём не бывало он продолжал свою помещичью жизнь, и к неразрешённой проблеме по молчаливому согласию супруги больше не возвращались.
Людвиг подъехал к крыльцу двухъярусного с камышовой крышей дома. От спины лошади валил пар, и Людвиг серьёзно забеспокоился, чтобы не застудить коня. Внезапно двери дома отворились, и к повозке подбежала кормилица его детей. Радостно улыбаясь, на ходу поправляя наброшенный в спешке полушубок, она почти прокричала своему хозяину:
— Наконец-то, пан Людвиг! Радость-то у нас какая! Пани Тэкля родила сына!
Людвиг бросил поводья подбежавшему к нему конюху и быстрым шагом вошёл в дом.
В доме везде горели свечи, освещая каждый тёмный угол. Его возвращения давно уже ждали с волнением. Тем более, что на это была серьёзная причина. Жена хозяина не только родила ему сына в его отсутствие, но и крестила новорождённого в православной церкви. Вопрос, какой веры будет их будущий ребёнок, послужил причиной спора и яблоком раздора между Тэклей и Людвигом ещё до его рождения. Именно по этой причине Людвиг в очередной раз уехал на несколько дней на охоту к своему соседу и другу молодости Юзефу Сосновскому.
Пани Тэкля, провожая мужа в поместье Сосновских, намекала ему, что надеется на благосклонность Людвига к православию (ведь разрешал же он ей ходить в православную церковь и не требовал от жены менять вероисповедание на католическое), предлагала крестить будущего младенца в православной церкви. Однако Людвиг был категорически против этой затеи жены и считал это женской блажью. Он настаивал на том, что крестить ребёнка следует только по католическим обрядам. Тэкля была женщиной с характером и всё равно сделала по-своему в отсутствие мужа. Вот об этой новости никто, кроме самой пани Тэкли, сообщить хозяину не решался, зная его вспыльчивый характер.
Людвиг прошёл в спальню жены уже не торопясь, спокойно. В полумраке комнаты стояла детская кровать, в которой лежал маленький живой комочек. Рядом с детской кроваткой сидела его жена и стояла кормилица. Увидев вошедшего мужа, Тэкля медленно, с достоинством поднялась ему навстречу. Людвиг, поцеловав в щёку жену, подошёл к кроватке с новорождённым.
— Когда родила? — его вопрос был ожидаем, но всё равно для Тэкли он стал определённым испытанием.
— Шесть дней прошло... Людвиг, я хочу тебе сказать...
Тэкля робко начала свою оправдательную речь, уже не ожидая ничего хорошего от своих признаний.
— ...я хочу тебе сказать, что мы уже крестили малыша и назвали Анджеем-Андреем.
Людвиг хмуро повернулся к жене. Кормилица застыла в ожидании гнева хозяина. Да и Тэкля чувствовала, что муж сейчас может на неё повысить голос, выказывая тем самым своё недовольство оттого, что сделала жена в его отсутствие (как это было раньше, когда кто-нибудь совершал какой-нибудь поступок, с которым Людвиг не хотел соглашаться). Но вспышки гнева от хозяина, на удивление всех присутствующих в доме, не последовало, но прозвучал от него новый вопрос:
