XV
который раз Костюшко с Томашем проделывали один и тот же путь от своего форта до Филадельфии. Всю дорогу они ехали молча, общаясь друг с другом только по необходимости, но Томаш уже привык к такому поведению генерала. С тех пор, когда Мадлен вдруг покинула форт и ушла в неизвестном направлении, Костюшко всё время посвящал себя службе, отправляясь рано утром из дому и возвращаясь поздно вечером. По вечерам, часами просиживая в своей комнате, он молча смотрел, как тает горящая свеча, или читал какую-нибудь книгу, которую доставал для него и подсовывал Томаш. И это при том, что книги в гарнизоне были редкостью и хранились в основном только у офицеров.
Наконец, на закате дня Костюшко с Томашем прибыли в город и остановились в новой небольшой, но аккуратной гостинице. Покрытый дорожной пылью, Костюшко не хотел ехать сразу в дом к Вашингтону, хотя ранее главнокомандующий предлагал ему и его ординарцу ночлег. Костюшко прибыл в Филадельфию к другу, чтобы встретиться с ним и принять окончательное решение, над которым он размышлял в последнее время.
Война между колониями и метрополией закончилась, Мадлен исчезла из его жизни, судя по всему, навсегда, а Костюшко всё чаще задавал себе вопрос: «А что же дальше?». Карьера политика его не интересовала, а в армии он стал тем, кем хотел когда-то стать. Правда, он продолжал заниматься своим делом, курируя строительство цитаделей и других оборонительных укреплений на новых границах Соединённых Штатов, но такая служба ему не приносила радости и удовлетворения, как это было раньше.
У него было генеральское жалованье и участок земли в штате Огайо, который ему выделил в собственность Конгресс за его заслуги, но жизнь фермера и землевладельца его уже не прельщала. «Что делать и как жить дальше?» — задавал себе вопрос Костюшко всё чаще и чаще и не находил на него ответа.
После переживаний, связанных с исчезновением Мадлен, он стал замкнутым и неразговорчивым. Если до этого случая Костюшко его подчинённые считали строгим, но справедливым командиром, то теперь его строгость в выполнении его приказаний проявлялась настолько, что между собой офицеры и солдаты иногда поругивали генерала. Однако чувство уважения к его качествам командира и специалиста своего дела оставалось.
Томаш с Гриппи старались не тревожить Костюшко по пустякам и пытались в чём-нибудь угодить ему, поднять настроение, но чаще всего их попытки им не замечались либо он на них никак не реагировал. В буднях повседневной службы с раннего утра до позднего вечера Костюшко старался отвлечься от воспоминаний о Мадлен, о Людовике, о смерти, которую он видел постоянно во время этой долгой войны. А в короткие часы забытья в его снах всё чаще стали появляться картины детства, стала сниться мать, и Костюшко воспринял свои сновидения как знак свыше.
Однажды во время очередной инспекции, которую генерал Костюшко проводил в одном из гарнизонов в Северной Каролине, он встретил молодого волонтёра-поляка, который год назад приплыл в Америку в поисках лучшей жизни. Однако не найдя себе пристанища на огромных территориях Нового Света, он решил записаться добровольцем в армию и успел уже поучаствовать в войне с индейцами. Случайно узнав в молодом белобрысом солдате своего земляка, Костюшко, к удивлению многих офицеров, целый час беседовал с ним, выспрашивая о далёкой родине. Вскоре Костюшко закончил проверку и оставил этот гарнизон, но разговор с солдатом он ещё часто вспоминал, как будто встретился с родным человеком, которого не видел долгие годы.
Может, именно с этого момента у Костюшко закралась мысль о возвращении домой, на родину. Однако он прекрасно понимал, что там его не будут встречать как генерала, а, вероятнее всего, ему придётся добиваться места в армии Речи Посполитой, как это было до его побега. Но он же всё-таки генерал, хотя и американской армии! И у него на родине, наверно, ещё остались друзья.
Однажды вечером Томаш вошёл в комнату, которая служила Костюшко и его ординарцу одновременно и спальней, и столовой. Картина, которая предстала перед ним, не была привычной для их походной жизни, что вызвало у него удивление и в то же время ожидание каких-то перемен. Костюшко стоял на коленях и горячо молился на икону Божьей Матери, которую они привезли из Польши в год побега и которая постоянно висела в углу комнаты. При этом генерал даже не повернулся в сторону своего ординарца, хотя прекрасно слышал, как тот вошёл в комнату. Никогда ранее Томаш не замечал за Костюшко такого активного проявления веры: обычно обращение к иконе ограничивалось крестным знамением при уходе из комнаты или по приходу домой. Но чтобы так, стоя на коленях!..
Томаш замер, боясь нарушить своим появлением священное действие молитвы. Через минуту Костюшко поднялся с колен, сел за стол и с аппетитом принялся поглощать еду, которую ещё до прихода Томаша выставил на стол Гриппи. По приглашению командира Томаш последовал его примеру. Закончив ужин, Костюшко впервые за последние полгода улыбнулся, подмигнул и по-дружески обратился к Томашу:
— Слушай, а ты не скучаешь по Сехновичам, по дому?
Томаш опешил от этого вопроса и вопросительно уставился на Костюшко.
— Ты что, не понял, о чём я тебя спросил? — продолжал пытать Томаша генерал.
Наконец тот обрёл дар речи, дожевал кусок хлеба и ответил:
— Не то что скучаю, но здесь другая жизнь и люди другие... Бывает вспоминаю.
Костюшко встал из-за стола и прилёг на кровать, не разувая сапог, запрокинув руки за голову. Томаш выжидательно молчал, нутром чувствуя, что сейчас хозяин принимает какое-то важное для обоих решение. И он не ошибся.
— Я подаю в отставку и возвращаюсь в Польшу, — Костюшко замолчал, наблюдая за реакцией Томаша на его слова. — Поедешь со мной или останешься в Америке навсегда? Повторяю, у тебя есть право выбора.
— Да куда я без вас, пане? — как-то с облегчением и радостно заговорил быстро Томаш. — Куда вы, туда и я... А когда едем?
— Скоро, очень скоро. Я только навещу одного своего друга — ив путь.
Давно не испытывал Томаш такого волнительного ожидания, как в последние дни их службы в гарнизоне. Он понимал, что решение о возвращении на родину возникло у генерала Костюшко не просто так и что после возвращения в Польшу их ждёт совершенно новая жизнь. Но какая, где? Об этом Томаш мог только догадываться.
Думал ли Тадеуш Костюшко над тем, что его ожидает на родине: почёт и уважение как известного американского генерала или преследование за неудавшееся похищении Людовики? Варианты развития событий были различны, но Костюшко принял решение, а приняв решение, он никогда его не менял.
Вернувшись домой после очередной инспекции, Костюшко подготовил письмо Вашингтону, предупредив его, что собирается в ближайшее время приехать в Филадельфию для важного разговора с ним. Вашингтон, получив это письмо, с нетерпением ожидал Костюшко, предполагая, что тот всё-таки прислушался к его совету сделать карьеру не только в армии. А то, что Костюшко не подал в отставку за прошедшие полгода после их последней встречи, только подтверждало предположение Вашингтона к его большому удовлетворению. Ему нравился генерал Костюшко за его знания, профессионализм и за ответственное отношение к своей службе. Костюшко заслуженно стал генералом американской армии, доказав преданность делу, которому он посвятил восемь лет жизни. Он не запятнал свой авторитет какими-то личными требованиями, пустой болтовнёй среди офицеров или, что хуже всего, участием в каких-либо офицерских союзах или заговорах. Костюшко просто честно нёс службу, а качество этой службы и его заслуги были достойно оценены как лично Вашингтоном, так и Конгрессом, который утвердил и присвоил ему звание генерала.
