— Диспозиция такая: с рассветом на коней — и к Днестру. Думаю, за сутки доскачем. Полон наш и ясырь турецкий там будут. Хочу сам осмотреть место. Леонычу накажу, чтобы он нас пораньше разогнал, а то забражничаем... Донцы и запорожцы не приехали?
— Ударим в бубен — явятся.
— Насчёт Санечки — устроить в доме боярском.
— Сговорено.
— Вот навязалась, чёртушка...
— Ладно уж, не лукавь, доволен, поди.
Потёмкин схватил волосы платком, так, чтобы одна прядь прикрыла мёртвый глаз, и вышел из-за ширмы. И сразу же ударил бубен, зазвенели цимбалы, грянул хор так, что взвихрилось пламя костра. В светлый круг вступали гости — офицеры-драгуны, донцы, запорожцы. Запенилось вино, зазвенели бокалы.
— Спасибо, други, донцы и запорожцы! Спасибо за службу!
— Виват Грицко Нечеса!
— Генералу Потёмкину слава!
— Виват Екатерина!
Веселье продолжалось и когда Потёмкин с Санечкой скрылись в доме, и когда притух костёр, а потом вовсе наступила тьма. Вставшее солнце осветило пейзаж после великой битвы — раскиданная там и сям посуда, бутыли, сулеи и сулейки, глеки и глечики. И побитое хмелем войско — каждый спал там, куда донесли ноги. Смешались мундиры драгун, жупаны запорожцев, поддёвки казаков. Над покрытым пеплом кострищем вздымалась тонкая струйка дыма.
10
Бескрайняя, укрытая пожухлыми травами степь, придымлённая у горизонта маревом, палевое небо с падающим за горизонт солнцем. Колышущиеся струи знойного воздуха пеленой окутывают отару, сбившуюся у водопоя на пологом берегу реки, серые спины овец кажутся гигантскими коконами, разложенными для просушки, сколько их — сотни, тысячи? Извивается в пасмах горячего воздуха, будто танцуя ленивый танец, каменная баба с плоским, лишённым выражения лицом. Бесстрастно смотрят её глаза поверх голов толпы — серой, пропылённой, черноликой и малоподвижной. Прикрытые кое-какими лохмотьями, обожжённые солнцем тела, покорные глаза. Все они, вызволенные из плена мужчины и женщины, обросшие, измождённые, прибиты страданием. Если бы не блеск в глазах некоторых, не отличить от каменной бабы. Въедливый глаз Потёмкина внимательно осматривает толпу пленных турок, находившихся отдельно от русских полоняников. Непримиримые и яростные в ночном бою, сейчас они покорны и недвижны, даже яркие бурнусы, шаровары и пояса утратили свою праздничность. И ещё одна группа — женщины-полонянки, взятые из турецких домов. Их лица разглядеть невозможно — все без исключения покрыты платками, опущенными почти до подбородков или, наоборот, поднятыми до глаз.
Два стада — овечье и человечье...
Потёмкин говорил, обращаясь к русскому полону, вернее, бывшему турецкому:
— Я просил составить реестр поимённый, кто есть письменный?
Из толпы выдвинулся заросший бородой и кудлатый мужик в остатках монашьей рясы.
— Я, ваше превосходительство, — гукнул, как в бочку.
— Кто таков? Звание?
— Мочиморда Авдей, Божий человек.
— Беглый? Из какой обители?
— Не скажу.
— Я тебя в патриаршую канцелярию доставлю, там заговоришь.
— Убегу.
Что-то в этом человеке привлекало.
— А с солдатами да в цепях?
— Цепи порву, солдат перебью.
— Эй, коваль, тащи цепь кандальную.
«Божий человек» принял цепь в ладони, минуту помедлил и, не глядючи, будто не сделав никакого усилия, отбросил две половины только что целой цепи.
— Ну-к, огласить реестр?
— Дай сам кину оком. — Пробежав список глазами, спросил: — Неуж все утаённые, беглые? Ни одного крещёного имени.
— Я писалась, как крестили, — отозвалась женщина нестарого вида. — Пелагея я, Ворона.
— Одна крещена и та ворона, — засмеялся Потёмкин. — Ну ин ладно. По законам ратным все вы — и русские, и турки — мой ясырь, премия, и в крепость свою взять имею полное право.
— Из турецкого полона да в российский, — отозвался Мочиморда.
— Ага, — подтвердил Потёмкин. — Но я слуга её императорского величества, следственно, и вы тоже её слуги. Приговариваю: всем оставаться здесь, хаты ладить, землю обихаживать. Дам коней, вёдра, топоры, лопаты, одёжку кой-какую из турецкого обоза... Также муки, соли и круп, кои найдутся. Мясо и овчины, а также молоко — вот оно, рядом пасётся. Два года подать сыскивать не буду, только шерсти половину. Все согласны остаться тут или кто к старому барину хочет? В Россию?
— Я, батюшка, — отозвалась Пелагея. — Барина нет надо мной, вольная была.
— Коваль, в кандалы её — и в губернскую канцелярию доставим для выяснения.
— Только не это, батюшка... Я согласная, я тут... — взвыла Пелагея, — ой, люди!.. — Но её подхватили солдаты и потащили к ковалю.
Потёмкин и глазом в ту сторону не повёл. Баба выла, гремели цепи.
— Кто ещё? — Потёмкин, стоя на бричке, осмотрел толпу. — Значит, по доброй воле остаётесь. А если бежать кто вздумает — степь большая, а тесная. Поймаю — пороть не стану, тут пуля дешевле батога.
Толпа молчала, выла Пелагея.
— Трогай!
И казённая бричка с Пелагеей меж двух солдат запылила по выгоревшей степи.
— Тебя, пан Мочиморда, старостой ставлю. Сделай новую перепись, дай всем людские фамилии, — оглянулся на приспешников. — Леоновы, Авдеевы, Розумовы, Григорьевы, Катеринины... Я затвержу печатью, чтобы ревизия не пристала... — Потёмкин наморщил лоб, соображая ещё что-то. — Приказываю: переженить всех, чтоб потомство пошло и корни пустили. Ты, пан Мочиморда, и повенчаешь.
— Я, ваше превосходительство, сана не имею.
— Так будь сватом, подбери, чтоб пара к паре. Наших мужиков к турчанкам, а турок к русским бабам, остальные, как придётся... Недостающих пришлём. А вы, батюшка, — обратился к полковому священнику, — совершите обряд. Строй по ранжиру...
— А как место звать будем?
— Село Екатериновка Таврического края...
— Нет такого, Григорий Александрович.
— Так будет. Благослови, батюшка, чада сии и землю сию. Нам эту землю отвоёвывать, нам и укреплять.
11
Светало. Екатерина присела на край кровати и обернулась — вторая половина постели была пуста. Зябко передёрнув плечами и накинув на обнажённое тело шаль, поднялась, подошла к окну, распахнула. В спальню ворвался радостный птичий гомон. Внимание её привлекла смена караула. Совсем юный корнет, статный, рослый, белокурый, вёл за собой короткий строй часовых. Не доходя до очередного поста, остановил солдат, а сам подошёл выслушать рапорт. Теперь он был совсем рядом — заря розовым лучиком высветила пушок над губой корнета, даже это различила Екатерина.
